PONARS Eurasia
  • About
    • Contact
    • Membership
      • All Members
      • Core Members
      • Collegium Members
      • Associate Members
      • About Membership
    • Ukraine Experts
    • Executive Committee
  • Policy Memos
    • List of Policy Memos
    • Submissions
  • Podcasts
  • Online Academy
  • Events
    • Past Events
  • Recommended
  • Ukraine Experts
Contacts

Address
1957 E St NW,
Washington, DC 20052

adminponars@gwu.edu
202.994.5915

NEWSLETTER
Facebook
Twitter
YouTube
Podcast
PONARS Eurasia
PONARS Eurasia
  • About
    • Contact
    • Membership
      • All Members
      • Core Members
      • Collegium Members
      • Associate Members
      • About Membership
    • Ukraine Experts
    • Executive Committee
  • Policy Memos
    • List of Policy Memos
    • Submissions
  • Podcasts
  • Online Academy
  • Events
    • Past Events
  • Recommended
  • Ukraine Experts
DIGITAL RESOURCES
digital resources

Bookstore 📚

Knowledge Hub

Course Syllabi

Point & Counterpoint

Policy Perspectives

RECOMMENDED
  • The Russia Program at GW (IERES)

    View
  • The Evolving Concerns of Russians after the Invasion | New Voices on Eurasia with Sasha de Vogel (March 9)

    View
  • PONARS Eurasia Spring Policy Conference (March 3)

    View
  • Ukrainathon 2023 (Feb. 24-25)

    View
  • How Putin has shrugged off unprecedented economic sanctions over Russia’s war in Ukraine – for now

    View
RSS PONARS Eurasia Podcast
  • The Putin-Xi Summit: What's New In Their Joint Communique ? February 23, 2022
    In this week’s PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman speaks with Russian China experts Vita Spivak and Alexander Gabuev about the February meeting between Vladimir Putin and Xi Jinping, and what it may tell us about where the Russian-Chinese relationship is headed.
  • Exploring the Russian Courts' Ruling to Liquidate the Memorial Society January 28, 2022
    In this week’s PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with scholars Kelly Smith and Benjamin Nathans about the history, achievements, and impending shutdown of the Memorial Society, Russia's oldest and most venerable civic organization, and what its imminent liquidation portends for the Russian civil society.
  • Russia's 2021 census and the Kremlin's nationalities policy [Lipman Series 2021] December 9, 2021
    In this week’s PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with social scientist Andrey Shcherbak about the quality of the data collected in the recent population census and the goals of Vladimir Putin's government's nationalities policy
  • Active citizens of any kind are under threat [Lipman Series 2021] November 5, 2021
    In this week’s PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with Alexander Verkhovsky about the Kremlin's ever expanding toolkit against political and civic activists, journalists, and other dissidents.
  • Russia's Legislative Elections followup [Lipman Series 2021] October 4, 2021
    In this week’s PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with Tanya Lokot and Nikolay Petrov about the results of Russia’s legislative elections and about what comes next.
  • Why Is the Kremlin Nervous? [Lipman Series 2021] September 14, 2021
    In this week’s PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with Ben Noble and Nikolay Petrov about Russia’s September 17-19 legislative elections, repressive measures against electoral challengers, and whether to expect anything other than preordained results.
  • Vaccine Hesitancy in Russia, France, and the United States [Lipman Series 2021] August 31, 2021
    In this week's PONARS Eurasia Podcast episode, Maria Lipman chats with Denis Volkov, Naira Davlashyan, and Peter Slevin about why COVID-19 vaccination rates are still so low across the globe, comparing vaccine hesitant constituencies across Russia, France, and the United States.  
  • Is Russia Becoming More Soviet? [Lipman Series 2021] July 26, 2021
      In a new PONARS Eurasia Podcast episode, Maria Lipman chats with Maxim Trudolyubov about the current tightening of the Russian political sphere, asking whether or not it’s helpful to draw comparisons to the late Soviet period.
  • The Evolution of Russia's Political Regime [Lipman Series 2021] June 21, 2021
    In this week's episode of the PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with Grigory Golosov and Henry Hale about the evolution of Russia's political regime, and what to expect in the lead-up to September's Duma elections.
  • Volodymyr Zelensky: Year Two [Lipman Series 2021] May 24, 2021
    In this week's episode of the PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with Sergiy Kudelia and Georgiy Kasianov about Ukrainian President Zelensky's second year in office, and how he has handled the political turbulence of the past year.
  • Policy Memos | Аналитика

«Исламское государство» как проблема безопасности России: характер и масштаб угрозы

  • October 19, 2015
  • Ekaterina Stepanova

С конца 2000-х гг. вопрос о связи между Северным Кавказом и транснациональным джихадистским движением стал постепенно выпадать из фокуса международного внимания. Однако к середине 2010-х гг. эта проблема вновь  обострилась – уже в основном в связи с присутствием выходцев из России в рядах «Исламского государства Ирака и Леванта». Политика России в отношении «Исламского государства» (ИГ) диктуется комплексом самых разных интересов, в том числе связанных с ее подходами к сирийскому урегулированию, а также с тяжелым кризисом в ее отношениях с Западом. Тем не менее, эта политика в определенной мере отражает и обеспокоенность России связанными с ИГ внутриполитическими угрозами, особенно с учетом того, что бóльшая часть сильно фрагментированного вооруженного подполья на Северном Кавказе уже «присягнула на верность» ИГ. Возвращение части боевиков-джихадистов с Ближнего Востока также может стать новой подпиткой вооруженного радикального исламизма на Северном Кавказе и дополнительным фактором, усложняющим ситуацию в этом регионе. Наконец, этот процесс может создать определенные проблемы безопасности для России и за пределами ее северокавказского региона.

Россия и «Исламское государство»

С 2011 г. терроризм радикально-исламистского толка на Северном Кавказе демонстрировал устойчивую тенденцию к снижению. В одном только 2014 г. уровень вооруженного насилия в регионе упал вдвое. Однако в последнее время внимание в региону вновь возросло в связи с притоком боевиков с Северного Кавказа и радикалов из других российских регионов в Сирию и Ирак, вступивших в ряды ИГ и других вооруженных радикально-исламистских группировок.

С одной стороны, ряд наблюдателей склонны непропорционально сильно преувеличивать роль северокавказских боевиков в ИГ. Однако среди иностранных боевиков в составе ИГ преобладают выходцы из стран Ближнего Востока и других мусульманских стран, и даже число джихадистов из стран Западной Европы превышает число выходцев из России. Более того, значительную часть так называемых северокавказцев или чеченцев в составе ИГ на самом деле составляют боевики-эмигранты северокавказского происхождения из Турции, других ближневосточных стран, государств Южного Кавказа и Европы.

С другой стороны, в последнее время набирала силу и обратная тенденция – склонность к недооценке реальной обеспокоенности Москвы опасностью со стороны ИГ для самой России или, по крайней мере, сомнению в ее искренности в этом вопросе. Такая оценка была типичной для интерпретаций непривычно высокой дипломатической активности России, которая уже в течение нескольких лет делала упор на опасности, исходящей от джихадистских группировок в сирийско-иракском контексте, а также резкого качественного скачка в поддержке Россией Сирии и Ирака в военной сфере и в области безопасности, включая начало операции военно-космических сил РФ в Сирии в конце сентября 2015 г.  

В целом, не стоит недооценивать важность внутриполитических аспектов проблемы ИГ как фактора формирования политики Москвы как в отношении ИГ, так и на Ближнем Востоке в целом – как не следует и переоценивать сверх всякой меры тот реальный масштаб угрозы, которая исходит от ИГ для безопасности России. «Исламское государства», безусловно, представляет собой определенный вызов российской безопасности, но у этого вызова есть свои пределы.

«Умиротворение» Северного Кавказа

С конца 2000-х гг., после второй чеченской войны, влияние транснационального радикального исламизма в России находилось на спаде, а большинство иностранных джихадистов, ранее воевавших на стороне антиправительственных формирований на Северном Кавказе, переключились на другие конфликтные зоны. В последующие годы – вплоть до недавнего времени – какого-либо существенного нового притока иностранных боевиков в регион не наблюдалось. В 2012 г., по оценке специального представителя президента РФ в Северокавказского федеральном округе Александра Хлопонина,[1] лишь десятая часть финансирования вооруженной активности в регионе поступала из зарубежных источников.

Этот спад влияния транснационального радикального исламизма не просто совпал по времени, но и в значительной мере стал результатом постепенного «умиротворения» Чечни. В свою очередь, процесс «замирения» в Чечне стал следствием совокупности трех основных факторов: глубокого раскола внутри самогó повстанческого движения между джихадистами и местными традиционалистами этноконфессионального толка, формирования в результате этого раскола феномена чеченских сил антиджихадистской направленности и их переход на сторону федерального центра, а также поддержка этих усилий со стороны российского правительства в русле так называемой политики чеченизации, а также путем массированного вливания финансовых средств на восстановление республики. В результате России удалось свести чеченскую проблему к относительно периферийной, хотя это и обошлось ей дорогой ценой с точки зрения затраченных усилий в области безопасности, финансовых ресурсов, политико-административных издержек, проблем с соблюдением прав человека и т. п. Федеральному центру также пришлось смириться с определенными расхождениями  между чеченскими порядками и общеправовым полем Российской Федерации и предоставить Чечне высокую степень суверенитета в рамках автономии.

Умиротворение в Чечне также сопровождалось распространением насилия низкой интенсивности в масштабах более широкого региона. В то время как в самой Чечне уровень насилия снизился и оно приняло вялотекущий или затухающий характер, центр тяжести региональной конфликтности сместился в другие республики Северного Кавказа. Хотя современные проявления вооруженного насилия в разных точках северокавказского региона фрагментарны и гораздо менее смертоносны и интенсивны, чем чеченские войны 1990-х и 2000-х гг., это насилие носит более расплывчатый, нелинейный и трудноуловимый характер и имеет тенденцию к периодическому возобновлению.

С точки зрения политики безопасности, главным ответом России на фрагментарное вооруженное насилие на Северном Кавказе стала стратегия его устойчивого сдерживания на уровне сравнительно низкой интенсивности. Любая более резкая и решительная стратегия по «полной и окончательной» зачистке вооруженного подполья такого типа была бы слишком затратным делом и даже могла бы иметь определенный контрпродуктивный эффект, учитывая нерешенность ряда глубинных причин нестабильности и сохраняющихся проявлений насилия на Северном Кавказе. Эти причины включают глубоко укоренившиеся проблемы в системе государственного управления в регионе, связанные с преобладанием патронажно-клиентских отношений, недостаточную степень интеграции региона в Российскую Федерацию, высокий даже по российским меркам уровень коррупции и проблемы социально-экономического развития (даже с учетом возникновения некоторых «точек» экономического роста и развития в разных частях региона). На решение всех этих фундаментальных проблем требуются десятилетия.

Северный Кавказ и «Исламское государство»

В этих условиях Россия кровно заинтересована в том, чтобы достигнутая с таким трудом и такой высокой ценой определенная стабилизация ее северокавказского региона не была подорвана или повернута вспять какими-либо новыми дестабилизирующими факторами и элементами. На сегодняшний день главными среди них (хотя и не единственными) являются транснациональные факторы, связанные, прежде всего, с сирийско-иракской конфликтной зоной и особенно с феноменом ИГ.  

В отношении Северного Кавказа эти факторы представляют собой угрозы безопасности нескольких типов. Вплоть до конца 2015 г. наиболее актуальным вызовом оставался продолжавшийся приток в Сирию и Ирак боевиков с Северного Кавказа и, в меньшей степени, из других регионов России. Боевики северокавказского происхождения появились в Сирии в составе радикально-джихадистской группировки «Джабхат ан-нусра» и других еще до того как «Исламское государство в Ираке» распространило свою вооруженную активность на территорию Сирии и поменяло свое название на «Исламское государство Ирака и Леванта» в 2013 г. С тех пор вооруженных исламистов из России в Сирии и Ираке стало больше, а их активность возросла, в том числе и все чаще в составе группировок, вошедших в состав или заявивших о своей лояльности ИГ, включая «Джейш аль-мухаджирин валь-ансар» («Армия мигрантов и сторонников»).

К данным о численности таких боевиков следует относиться весьма осторожно, однако общая тенденция сомнений не вызывает. По официальным российским данным, число боевиков из России возросло от 300–400 в Сирии[2] (в сентябре 2013 г.) до 800 в Сирии и Ираке в 2014 г. и 1700 в Ираке[3] в начале 2015 г. Только за 2015 г. был пресечен выезд около 100 российских граждан для участия в вооруженных действиях на Ближнем Востоке на стороне радикальных исламистов.[4] На сентябрь 2015 г. число россиян, воюющих на стороне радикальных исламистов в Сирии и Ираке, достигало уже 2400 человек.[5] По разным данным, среди боевиков из России число джихадистов из самой Чечни могло составлять от 150 (по экспертным данным на начало 2015 г.)[6] до 484 человек (по данным главы Чечни Р.Кадырова на ноябрь 2015 г.).[7]

ИГ нуждается в северокавказских боевиках, прежде всего, благодаря их навыкам и опыту в области вооруженной борьбы, а также в силу их относительной автономности (свойственной также другим иностранным джихадистам) от местным кланов и интересов, что повышает оперативную мобильность и гибкость таких формирований. В свою очередь, боевиков с Северного Кавказа привлекала в ИГ перспектива борьбы «на переднем крае» глобального джихада во имя самопровоглашенного «Исламского халифата», создавшего значительную территориальную и финансовую базу и успешно противостоявшего ослабленным или нефункциональным государствам в ключевом мусульманском регионе мира. Это составляло резкий контраст с их прежним существованием в качестве маргинального подполья, под жестким прессингом со стороны сил безопасности на периферии крупного и функционального государства, в котором мусульмане составляют меньшинство.

Образ ИГ стал привлекательным не только для боевиков-джихадистов. Помимо того, что ИГ является одной из самых смертоносных террористических организаций в мире (а в 2014 г. лидировала по этому показателю), это движение представляет собой еще и беспрецедентный эксперимент по строительству государства и общества радикально-исламистского типа. Цель ИГ – не только осуществлять функции базового управления, но и стать своеобразным транснациональным миграционно-переселенческим проектом. «Халифат должен быть населен» и рекламируется как «земля обетованная» для всех недовольных и униженных мусульман, включая гражданских лиц, женщин, семей. Настораживает, что, по некоторым подсчетам, до 15%[8] всех выходцев с Северного Кавказа на территориях, контролируемых радикальными исламистами в Сирии и Ираке, могут составлять женщины.

Активное участие северокавказских джихадистов, вернувшихся с Ближнего Востока домой, в вооруженном насилии на территории РФ пока еще не стало основной связанной с ИГ проблемой в российском внутриполитическом контексте. В рамках большинства из 48 уголовных дел, открытых в Северокавказском федеральном округе с 2014 г. по март 2015 г. против боевиков-джихадистов, обвинения были выдвинуты за их деятельность в Сирии и Ираке.[9] В конце 2015 г. ФСБ возбудила уголовные дела по таким обвинениям уже в отношении почти 900 россиян.[10]

На первом этапе более серьезной проблемой стала распространившаяся среди местных полевых командиров и мини-джамаатов (ячеек) вооруженного подполья на Северном Кавказе тенденция заявлять о своей поддержке и приверженности ИГ. Пока эта тенденция имела достаточно противоречивые последствия. Так, среди прочего, она стимулировала новые расколы и виток борьбы за влияние внутри основной повстанческо-террористической сети в регионе, известной как «Эмират Кавказ». Прежнее и нынешнее руководство «Эмирата» даже высказывало свою озабоченность оттоком боевиком из региона в Сирию и Ирак, заявляя о том, что это лишает местное вооруженное подполье людских ресурсов (и, стоит добавить, ослабляет их собственное влияние и контроль). Такие внутренние расколы способствовали дальнейшему ослаблению тех фигур и формирований, которые сохранили лояльность «Эмирату Кавказ», и облегчили властям ликвидацию в апреле 2015 г. нового лидера «Эмирата» Али Абу Мохаммада ад-Дагестани (в миру – Алиасхаба Кебекова), пришедшего на смену основателю «Эмирата» Доку Умарову после подтвердившихся сведений о гибели последнего. Впрочем, само по себе объявление теми или иными группировками и командирами о своей лояльности ИГ отнюдь не означает отсутствия или прекращения внутренних трений и расколов уже между ними.  

Несмотря на то, что массовое возвращение боевиков-джихадистов северокавказского происхождения и возобновление ими вооруженной активности уже на территории Российской Федерации пока остается, скорее, перспективой, чем реальностью, этот сценарий служит предметом острого беспокойства, с точки зрения обеспечения безопасности России. Хотя обычно почти автоматически подразумевается, что такие «возвращенцы» будут стремиться вернуться именно на Северный Кавказ и попытаются вдохнуть новую жизнь в вооруженное подполье в этом регионе, следует подчеркнуть, что избранная федеральным правительством стратегия жесткого сдерживания, а также силовое давление со стороны региональных властей существенно ограничивают возможный дестабилизационный потенциал такого «обратного притока».

За пределами Северного Кавказа

Влияние и пропаганда ИГ прослеживается в России и за пределами Северного Кавказа. Хотя среди боевиков из России в Сирии и Ираке преобладают выходцы с Северного Кавказа, среди них есть и радикально настроенные мусульмане с Поволжья[11] и Урала, а также из других регионов. В этом проявляется относительно недавний феномен, который, возможно, еще и не стал полноценной тенденцией, но заслуживает пристального внимания в виду новых транснациональных веяний, влияний и связей радикальных исламистов в России.  

Этот феномен заключается в появлении автономных, часто самовозникающих и радикализирующихся исламистских ячеек и отдельных лиц среди российских мусульман несеверокавказского происхождения и даже среди принявших (передших в) ислaм русских и представителей других этнических групп, традиционно не исповедующих ислам. Этот процесс затрагивает лишь очень небольшие сегменты значительного коренного мусульманского населения Российской Федерации и, как правило, напрямую не связан с северокавказским контекстом. Редкие более заметные примеры включают рост числа сторонников радикально-исламистской сети «Хизб ут-тахрир» на Урале или преимущественно салафитское татарское село Белозерье в Мордовии. Однако такая радикализация в основном и все чаще затрагивает относительно образованную городскую молодежь из среднего класса, в том числе молодых женщин.

Важно подчеркнуть, что такая радикализация не обязательно и не всегда ведет к насилию, но она создает среду (в том числе онлайн-среду) и своеобразный пул потенциальных будущих добровольцев или рекрутов, готовых к участию в вооруженной активности дома или за рубежом. Часть тех немногих местных исламистов, которые радикализуются до стадии вооруженного экстремизма, еще может быть связана или действовать совместно с северокавказскими радикалами (например, принявший ислам этнический русский Д.Соколов, организовавший теракт 21 октября 2013 г. в Волгограде). Однако другие вооруженные экстремисты этого типа не имеют прямых связей с северокавказским подпольем. По многим параметрам, эти небольшие радикализирующиеся ячейки в разных регионах России больше напоминают так называемые доморощенные джихадистские ячейки в странах Европы, особенно Западной, чем «лесных братьев» северокавказского подполья.

Радикально-исламистские мини-ячейки, не погруженные в северокавказский контекст (с его продолжающимся конфликтом низкой интенсивности и сильной политической и социокультурной спецификой) даже более склонны мыслить и ощущать себя в надрегиональных и транснациональных категориях и ставить перед собой цели универсалистского характера и проявляют больший интерес к идеологии и повестке дня «глобального джихада». Они зачастую легче поддаются и лучше ориентируются в джихадистской пропаганде, которая все активнее распространяется с помощью современных средств информации  и  коммуникации и которую ведут более «транснационально-ориентированные» популяризаторы и проповедники джихадизма. В России к этому типу был близок принявший ислам коренной сибиряк Саид Бурятский (убит в 2010 г.), который делал упор на «вещание» на новые аудитории, особенно на пропаганду среди образованной городской молодежи, в том числе молодых женщин.

На этом фоне спрос на потенциальных возвращенцев-джихадистов с Ближнего Востока среди радикально-экстремистских ячеек в других регионах России может быть не меньшим, чем в рядах вооруженного подполья на Северном Кавказе. Как и для их западноевропейских «собратьев» — и в отличие от северокавказских боевиков – для этих недавно радикализировавшихся экстремистов и мини-ячеек в разных регионах России характерен резкий разрыв между завышенными идеологическими амбициями – и крайней ограниченным опытом и навыками в области ведения вооруженной и террористической деятельности (или вообще отсутствием такового). Именно этот разрыв им могут помочь преодолеть опытные боевики-джихадисты, в случае, если даже немногие из них смогут каким-то образом вернуться с Ближнего Востока в Россию.

Россия и Европа: для кого выше риск?

Мобилизационный потенциал ИГ, в том числе как магнита для иностранных джихадистов, беспрецедентен. Приток боевиков из других стран и регионов в ряды ИГ и других радикально-исламистских группировок в сирийско-иракском ареале уже превысил[12] масштаб потока иностранных моджахедов для участия в антисоветском джихаде в Афганистане в 1980-е гг. С одной стороны, логично предположить, что и дестабилизационный эффект от «обратного» потока части связанных с ИГ иностранных джихадистов в свои страны может быть более сильным. Первым крупным свидетельством такого развития событий стали теракты в Париже 13 ноября 2015 г., огранизованные бельгийским террористом, ранее воевавшим в Сирии. С другой стороны, согласно доступной статистике по боевикам из Западной Европы, вернувшимися в свои страны с различных джихадистских «фронтов», лишь один из девяти таких джихадистов[13] после возвращения домой стал вновь принимать участие в вооруженно-экстремистской деятельности. Хотя эти данные относятся к периоду до подъема ИГ, маловероятно, чтобы это соотношение как-то радикально изменилось в европейском контексте или было кардинально другим для стран Евразии.

Теоретически можно было бы предположить, что этот процент должен быть выше для России хотя бы потому, что, в отличие от стран Запада, в одном из регионов на ее собственной территории продолжается конфликт низкой интенсивности. Однако такое предположение нивелируется другой спецификой российской ситуации. Во-первых, между большинством мусульман в России и Западной Европе существуют фундаментальные различия. Одно из них – в том, что основная часть российских мусульман является коренным населением страны и полностью интегрированной и неотъемлемой частью российского общества. Во-вторых, у России пока есть и некоторые временные преимущества, которые носят преходящий характер, – например, тот факт, что миллионы трудовых мигрантов-мусульман в России, особенно из стран Центральной Азии, пока не подвержены какой-либо серьезной идеологической, политической и/или религиозной радикализации. Это, впрочем, типично для первого поколения трудовых мигрантов, которое обычно полностью поглощено задачей экономического выживания, и в долгосрочном плане положение дел в этой области может измениться, когда встанет вопрос о проблемах интеграции последующих поколений мигрантов в России. Наконец, в целом более жесткая система внутренней безопасности и контроля в Российской Федерации и более твердая и решительная политика по борьбе с экстремизмом должны сами по себе отбить охоту у многих джихадистов из России как к возвращению на родину, так и к тому, чтобы вернуться к насилию.

Заключение

Возвращение части джихадистов российского происхождения из Сирии и Ирака представляет собой двойной вызов безопасности России. Если часть из них вновь вольется в ряды вооруженного подполья на Северном Кавказе, это может стать еще одним, дополнительным осложняющим и дестабилизирующим фактором в регионе. Однако возвращение даже очень небольшого числа таких боевиков в другие регионы страны за пределами Северного Кавказа может сыграть критическую роль в преодолении радикализирующимися ячейками более универсалистского типа пока еще значительного разрыва между их завышенными амбициями и намерениями вести террористическую деятельность – и их реальными возможностями, подготовкой и навыками в этой области. Преодоление такого разрыва может привести к распространению и учащению в России радикально-исламистских терактов нового типа, не связанных с ситуацией на Северном Кавказе. Не меньшее беспокойство вызывает и более широкое идеологическое влияние самого феномена ИГ, которое строится не только на его военных успехах (до недавнего времени) в основном районе базирования на Ближнем Востоке или отлаженной пропагандистской машине, но и на усилиях по построению «физического» «халифата» на конкретной территории здесь и сейчас, даже если эта идея привлекает лишь мизерную часть российских мусульман.


[1] http://www.ng.ru/regions/2012-11-20/1_rezerv.html

[2] http://ria.ru/arab_riot/20130920/964662999.html

[3] http://www.themoscowtimes.com/article.php?id=516282

[4] http://www.kommersant.ru/doc/2887223

[5] http://soufangroup.com/wp-content/uploads/2015/12/TSG_ForeignFightersUpdate1.pdf

[6] http://www.ng.ru/ideas/2015-03-06/5_crisis.html

[7] http://www.rbc.ru/politics/08/12/2015/5666dd9e9a79477634196207

[8] http://www.ng.ru/ng_politics/2015-06-02/14_islam.html

[9] http://www.kavkaz-uzel.ru/articles/258803

[10] http://www.kommersant.ru/doc/2887223

[11] http://www.interfax.ru/russia/447728

[12] http://icsr.info/2015/01/foreign-fighter-total-syriairaq-now-exceeds-20000-surpasses-afghanistan-conflict-1980s/

[13] http://hegghammer.com/_files/Hegghammer_-_Should_I_stay_or_should_I_go.pdf

 

Memo #:
393
Series:
2
PDF:
Pepm393_rus_Stepanova_Dec2015.pdf
Related Topics
  • Исламское Государство
  • Кавказ
  • Россия
  • Сирия
  • Степанова
Previous Article
  • Commentary | Комментарии

Putin’s Potemkin Intervention: The Weakness of Moscow’s Syrian Adventure

  • October 19, 2015
  • Alexander Cooley
View
Next Article
  • In the News | Hовости

Чем закончатся российские игры в Сирии

  • October 19, 2015
  • Pavel Baev
View
You May Also Like
View
  • Policy Memos | Аналитика

Exodus: Russian Repression and Social “Movement”

  • Laura Henry, Valerie Sperling and Lisa Sundstrom
  • March 24, 2023
View
  • Policy Memos | Аналитика

The Ukrainian Resistance Movement in the Occupied Territories

  • Yuriy Matsiyevsky
  • March 20, 2023
View
  • Policy Memos | Аналитика

Using Russian Prisoners to Fight in Ukraine: Legal or Illegal?

  • Alexander N. Sukharenko
  • March 14, 2023
View
  • Policy Memos | Аналитика

Ramzan Kadyrov’s Gamble in Ukraine: Keeping Chechnya Under Control While Competing for Federal Power

  • Jean-François Ratelle
  • March 13, 2023
View
  • Policy Memos | Аналитика

The Risk of Protest Won’t Stop Election Manipulation: Implications for Democracy Assistance

  • Cole Harvey
  • March 6, 2023
View
  • Policy Memos | Аналитика

Ukraine’s Current Counterintelligence Capabilities

  • Eli C. Kaul
  • March 1, 2023
View
  • Policy Memos | Аналитика

The Evolving Concerns of Russians After the Invasion of Ukraine: Evaluating Appeals to the Presidential Administration

  • Sasha de Vogel
  • February 27, 2023
View
  • Policy Memos | Аналитика

Russia’s Invasion of Ukraine and Weaponization of the “Humanitarian Space”

  • Lance Davies
  • February 24, 2023

Leave a Reply Cancel reply

Your email address will not be published. Required fields are marked *

PONARS Eurasia
  • About
  • Membership
  • Policy Memos
  • Recommended
  • Events
Powered by narva.io

Permissions & Citation Guidelines

Input your search keywords and press Enter.