Армения между прошлым и будущим

Автор: Борис Кагарлицкий, главный редактор журнала Рабкор.ру, директор Института глобализации и социальных движений (ИГСО), историк и социолог.

Рецензия на книгу Георгия Дерлугьяна "Армения между прошлым и будущим".

Георгий Дерлугьян — выдающийся рассказчик. И студенты и коллеги обожают слушать его увлекательные повествования, когда размышления о больших исторических процессах (он же всё-таки ученик Иммануила Валлерстайна) органически переплетаются с бытовыми историями, личными наблюдениями и анекдотами. И можно не боясь ошибиться предсказать, что его новая книга об Армении вызовет самый живой интерес. Сам факт появления подобной книги заставляет задуматься о том, насколько хорошо мы знаем судьбу бывших братских республик после распада Советского Союза.

Разумеется, периодически до нас доходят сообщения о переворотах и локальных войнах, в которые так или иначе оказывается втянута и Россия. В этом смысле, чем больше всяких бедствий и потрясений переживает та или иная постсоветская страна, тем больше мы о ней знаем.

На этом информационном фоне Армения выглядит почти белым пятном. И не потому, что там всё хорошо, но просто потому, что трудности, неприятности и страдания, с которыми сталкивается армянское общество, не приводят к потрясениям, сопоставимым с тем, что пережила Украина или соседняя Грузия. Война против Азербайджана за Нагорный Карабах закончилась для армянских ополченцев успешно, создав психологическую основу для определенного уровня стабильности, когда даже переход власти от одной политической группировки к другой произошел мирно и относительно тихо. Дерлугьян подчеркивает, что общая динамика политического и экономического процесса здесь не так уж сильно отличалась от того, что имело место у соседей.

Власть повсюду в Закавказье оказалась на определенном этапе в руках у националистической интеллигенции, продемонстрировавшей полнейшую некомпетентность и политическую недееспособность.

Но в Армении они продержались сравнительно долго и ушли от власти без кровопролития. С соблюдением демократических процедур. Ведь даже если речь идет, как и у нас, об «имитационной демократии», её правила тоже надо как-то поддерживать.

Впоследствии Ереван не раз потрясали массовые протесты, но ни одно из выступлений не вылилось ни в народную революцию, ни в государственный переворот. Режим «имитационной демократии» оказался на удивление стабильным.

Тут очень важно отметить мысль автора о том, что поддержание стабильности любой системы требует определенных институциональных условий. Современная западная либеральная социология (а отчасти и экономическая теория) постоянно подчеркивает, что успех европейских демократий основан не только на существовании рынка и частной собственности, но и на развитой системе гражданских и политических институтов.

Этот вывод, по сути — ревизионистский по отношению к классическому либерализму, предполагавшему будто наличие частной собственности само по себе создает основные условия для демократического развития, был вполне естественным ответом на неприятный опыт трансформации стран бывшего советского блока, бывших колоний и других «не-западных» обществ, где неолиберальные рыночные реформы либо не породили работающих демократий, либо, во многих случаях, привели к потере даже того уровня политических свобод, который был достигнут ранее.

Однако Дерлугьян, не посягая на этот вывод, дополняет его собственными размышлениями о том, что сильные институты и четкие процедуры необходимы вообще для любого стабильного государства, они нужны авторитарному режиму ничуть не меньше, чем демократии. В этом смысле, кстати, стабильность СССР в 1950-70-е годы или стабильность постмаоистского Китая являются очень показательными примерами. Авторитарные государства отнюдь не были режимами личной власти, вопреки культу личности вождя, который выполнял скорее идеологические задачи, а не отражал реальное положение дел в системе управления.

В этом плане режимы, воцарившиеся во многих частях постсоветского пространства, не будучи никоим образом демократическими, отнюдь не являются в точном смысле диктатурами.

Независимо от совершенно разного уровня насилия, лицемерия или коррумпированности, этот вывод в обобщенном виде можно применить и к России, и к Армении, и к Молдавии, и к Украине, а с известными оговорками даже и к Белоруссии. Правда, Дерлугьян указывает и на другую модель, сложившуюся на постсоветском пространстве, которую он называет «султанистской». Наследственная передача власти в Азербайджане являет собой наиболее ясный и наглядный пример такого типа правления. Развивая мысль Дерлугьяна, можно позволить себе вывод, что политический режим в России сегодня эволюционирует, вернее, пытается эволюционировать от «имитационной демократии» (она же «управляемая» и «суверенная» демократия) к чему-то вроде европейской версии султанизма. Причем уже заранее со стопроцентной уверенностью можно утверждать, что ничего путного из этого не получится, поскольку для успеха подобного перехода нет ни экономических, ни социальных, ни культурных условий. Процедуры и механизмы «имитационной демократии» разрушаются властью, которая явно перестает соблюдать ею же самой установленные правила и приличия, а вот сформировать нормальный «султанат» нет никакой возможности, поскольку отечественный капитализм на самом деле является слишком развитым для такого решения, а интересы отечественной буржуазии слишком неоднородны и противоречивы.

Однако вернемся к Армении. Чем объясняется относительная политическая стабильность на фоне беспрецедентного экономического упадка?

Как показывает Дерлугьян, здесь «даже при интеллигентском режиме происходили примерно те же процессы передела власти и собственности на фоне институционального коллапса, деиндустриализации и эгоистической аморализации элит, что и повсюду на руинах СССР» (с. 84). Тем не менее власть либеральной интеллигенции здесь продержалась дольше, чем в соседних закавказских странах. А замещена была интеллигенция, однако, не обновленной советской номенклатурой, как в Грузии или Азербайджане, а военными лидерами карабахской войны, которые приобрели бесспорный авторитет в обществе, обеспечив армянам победу на поле боя.

Дерлугьян подчеркивает историко-культурное значение этого конфликта, выходящее далеко за пределы специфических раскладов закавказской геополитики. Через карабахскую войну и победу армянский народ смог не только реконсолидироваться в новой ситуации возрожденного государства, но и до известной степени сумел преодолеть травму турецкого геноцида.

Новая Армения превратилась в своего рода новый Израиль, а народ-жертва почувствовал себя народом-победителем.

Увы, аналогии такого рода, какими бы обнадеживающими они ни выглядели, оказываются весьма недолговечными. Военно-политический успех Израиля, с одной стороны, подкреплялся бесспорными экономическими достижениями, которые, кстати, были обеспечены не только трудолюбием и талантами его граждан, но в гораздо большей степени, стратегическим положением этого государства как форпоста Запада на Ближнем Востоке (причем не только в военно-политическом плане, но и в плане экономическом). А с другой стороны, систематическое насилие израильтян на оккупированных арабских территориях очень быстро подорвало моральный авторитет государства — не только в мировом общественном мнении, но и среди многих его собственных граждан. Так что сравнение Армении с Израилем, несколько раз возникающее на страницах книги Дерлугьяна, заставляет задаться не только вопросом о том, сможет ли армянское государство повторить этот опыт в совершенно иных геополитических и исторических обстоятельствах, но и о том, надо ли стремиться к повторению подобного опыта?

Оценивая социально-экономическую ситуацию в республике, Дерлугьян пытается внушить своему читателю осторожный оптимизм относительно будущего Армении, однако именно эта часть его размышлений вызывает наименьшее доверие. И отнюдь не потому, что у Армении нет шансов на хорошее будущее. Просто искать их надо не там, где их пытается разглядеть автор книги. Ссылки на трудолюбие и предприимчивость народа ничего не объясняют, хотя бы просто потому, что эти замечательные качества никоим образом не предотвратили того самого институционального и экономического коллапса, который автор так живо описывает. Надежда на то, что постепенное совершенствование институтов, трансформация элит или приход в политику нового поколения активистов (не имеющих, по собственному признанию Дерлугьяна никакой альтернативной по отношению к существующему порядку идеологии) выглядит по меньшей мере неубедительной. Настолько, что автор сам то и дело признается в собственной неуверенности относительно шансов на подобное развитие событий.

Здесь, однако, мы сталкиваемся с более серьезной методологической проблемой. И дело отнюдь не в том, что сочувствуя своей исторической родине, автор стремится найти хоть какие-то основания для оптимизма, а в том, что неожиданно шаткими оказываются его собственные теоретические критерии. Удивительным образом, несмотря на то, что Георгий Дерлугьян является не просто учеником Иммануила Валлерстайна и представителем школы миросистемного анализа, но и одним из тех, кто приложил немалые усилия, чтобы сделать эти идеи популярными в русскоязычном академическом сообществе, мы находим очень мало следов миросистемного подхода в его рассуждениях о современной ситуации и перспективах Армении.

По сути всё сводится к привычному для либеральной публицистики призыву построить более эффективный и менее коррумпированный капитализм. Правда, в отличие от стандартных российских либералов, Дерлугьян обращает внимание на роль государства в экономическом развитии, но явно не задается вопросом о том, откуда это эффективное государство возьмется, кто его создаст, на какие социальные силы оно может опереться и какие идеи использовать.

Разумеется, Дерлугьян не был бы учеником Валлерстайна, если бы не сделал необходимой оговорки о возможности возникновения в будущем какого-то нового, некапиталистического общества, однако, по его мнению, подобные события «прогнозируются не ранее, чем серединой нынешнего столетия» (с. 7).

Не буду спорить о прогнозах, тем более, что окончательное и глобальное замещение капитализма новым общественным порядком это действительно дело будущего, до которого многие из нас скорее всего не доживут. Но ведь речь идет не об одномоментном событии. Вот до 2050 года мир живет при капитализме, а с 1 января 2051 переходит к социализму? Будучи специалистом по исторической социологии Дерлугьян должен понимать, что подобные представления не имеют ничего общего с реальностью. Процесс замены одного общественного порядка другим занимает не десятилетия, а столетия. И этот процесс уже идет как минимум с 1917 года точно так же, как процесс перехода от феодальной Европы к капиталистической начался уже во времена гуситских войн, а революции середины XIX столетия лишь завершили и оформили его.

Именно поэтому и вопрос о социалистических альтернативах и о политике, выражающей новые, не-буржуазные интересы, является совершенно актуальным и принципиально важным уже сейчас. Точно так же, как и понимание того, что никакого особенного армянского экономического чуда в условиях кризиса и упадка неолиберальной модели капитализма быть не может, кроме как в рамках попытки создания некоей коллективной альтернативы, торжествующей сначала в нескольких, а потом и большинстве стран Евразии и мира.

Поскольку автор постоянно подчеркивает свою нейтральность по отношению к спорам кейнсианцев и рыночников, социалистов и либералов, обсуждение таких альтернатив находится абсолютно за пределами авторского интереса, а потому и его рассуждения о возможностях оптимистической перспективы будущего выглядят необоснованными. Они могут основываться лишь на определенном сценарии желаемого прогрессивного развития, опирающемся на те или иные массовые социальные интересы, потребности и возможности.

Между тем и само понятие социального прогресса оказывается за пределами методологического подхода автора.

Поскольку размышления о траектории социального развития капитализма или оценка состояния развития производительных сил заменяются общими указаниями на «эпоху Модерна» (красивый интеллектуальный эвфемизм для терминов индустриальное и буржуазное общество), то даже такие базовые для книги понятия, как «революция» или «реставрация» превращаются в социологически бессодержательные «технические» термины. С одной стороны, если всякая перемена власти, независимо от её направленности, последствий и социального содержания, получает наименование «революции», то что же такое «реставрация», о которой автор упоминает уже в названии книги? И почему карабахские боевики, овладевшие государственной властью в Армении, являются представителями «постсоветской реставрации»? Что вообще вкладывает автор в понятие «постсоветского»? Где его границы? Понимает ли он его как восстановление советских порядков на территории бывшего СССР? Если так, то чем историческая социология Дерлугьяна отличается от банальной либеральной публицистики в духе худших передач «Эха Москвы»?

Термин «постсоветское» вполне может быть применим к эпохе, которая так или иначе не может вырваться за исторические и культурные границы советского прошлого, точно так же как, несмотря на все политические перемены, постреволюционной была Франция эпохи Бурбонов и даже во времена Луи-Филиппа. Но если же говорить о советском порядке в точном смысле слова, то простейшего институционального сравнения достаточно, чтобы увидеть, насколько далеки от него современные политические режимы, воплощающие разные версии олигархического капитализма и не столь уж разные сценарии периферийного развития.

Именно социально-экономического анализа эволюции Армении как общества, превратившегося, подобно России, Украине или Киргизии в периферию капиталистической миросистемы, можно было ждать от Георгия Дерлугьяна. Но, увы, из новой его книги вы об этом ничего не узнаете.

Возможно, в данном случае материал победил автора. Повседневность современной Армении, страны, население которой погружено в постоянную борьбу за выживание, а политическая борьба деградировала до столкновения идеологически невнятных групп, не имеющих ни программы ни идеологии, заставляет думать и рассуждать куда более приземленно.

И всё же, если книга Дерлугьяна дает нам основания для оптимизма, то черпать его надо не в размышлениях автора о будущем, а в его рассказах о прошлом, об истории его предков, воевавших с сарацинами в средневековой Киликии или уходивших в Советский Союз от турок по кавказским горам в годы Гражданской войны. Здесь мы видим и священника, по-французски уговаривающего турецкого офицера пощадить его деревню, и тружеников, восстанавливающих разрушенные войной советские заводы. И передаваемую из поколения в поколение традицию.

Эта семейная повесть, которая может стать основанием для подлинной национальной саги, дает нам понять, как выжил и сохранил себя армянский народ и поверить, что у Дерлугьяна всё же есть все основания для оптимизма, когда он предрекает своей исторической родине лучшее будущее.