Роль эмоций и сознания в общественной динамике и поляризации отношений между востоком и западом

Исторические эпохи — это вулканы. Все то прошлое, годами копившееся под тонким слоем ежедневных событий, вдруг, подобно лаве, прорывается на поверхность. И противоречия, спящие веками, просыпаются вновь.

                                                                                                            Владимир Ермоленко[1]

Драматические события связанные с российской аннексией Крыма, продолжающейся войной на востоке Украине,  сбитым малазийским самолетом и войной санкций между Россией и западом сопровождались не только усугублением глобальной политической обстановки, но и всплеском эмоций и массовой истерией в медийном пространстве со всех сторон участников конфликта.  Усиливающаяся конфронтация между США и Евросоюзом с одной стороны и Россией с другой, привели к эскалации антиамериканских и антизападных настроений в российском обществе и антироссийских настроений на западе, подогретых медийными сюжетами, а иногда и неприкрытой пропагандой, особенно отчетливо просматриваемой на российских телевизионных каналах.    

В данном контексте, эмоциональное состояние российского общества и его внутренние противоречия заслуживают особого внимания. С одной стороны, число россиян живущих в постоянном страхе третьей мировой войны недавно достигло 27%, в то время как 52% выразили общую озабоченность этим вопросом.  Эти цифры несомненно указывают на растущее беспокойство общества в связи с конфликтом между Россией и западом. В то же время, общественные опросы проведенные ВЦИОМ в августе 2014 года и подтвержденные центром Левады указывают на то, что россияне довольны своей жизнью как никогда ранее. Индексы удовлетворения жизнью, материального благосостояния и социального оптимизма достигли 25 летнего максимума, соответственно на уровне 79, 76 и 77 процентов от количества опрошенных.[2]  Рейтинги поддержки населением президента Путина в последние месяцы тоже оставались на беспрецедентно высоком уровне между 82 и 86 процентами.  Парадоксальным образом, события которые всколыхнули запад, воскресив всевозможные страхи связанные с исторической ролью России в Восточной Европе, одновременно придали россиянам ощущение растущего благополучия, уверенности в себе, патриотизма и веры в своего президента.  

Политологи обычно не анализируют фактор эмоций в политическом процессе.  Это чаще обсуждается журналистами, что прослеживается и в комментариях по поводу конфликта между Россией и Украиной.[3]  Причины такой сдержанности более менее понятны, хотя изучение эмоциональной подоплеки конфликтов важно и по научным и по политическим соображениям.  С научной точки зрения фактор эмоций может помочь в понимании причинно-следственных связей, лежащих в основе тех или иных событий, которые на первый взгляд могли бы показаться нерациональными или труднопонимаемыми.  Так, действия Кремля в отношении Крыма нередко интерпретируются как недальновидные и не имеющие отношения к долгосрочным интересам России.  Действительно, если рассматривать только экономическую или внешнеполитическую цену, которую приходится платить России за интеграцию Крыма, то нерациональность этой политики вполне очевидна.  Но эти соображения целесообразны только в том случае, если интересы России рассматриваются в отрыве от истории и национального самосознания.  Если рассматривать национальное самосознание как один из основополагающих факторов определяющих интересы России, то действия Кремля сразу приобретают другую окраску, привлекая внимание к неразрешенным конфликтам связанным с несформированной национальной идентичностью, пост-имперским синдромом и эмоциональной травмой, которую испытало российское общество после развала Советского Союза. В таком контексте Крым можно рассматривать как вновь найденный символ возрождения былой славы и престижа Советского Союза.

Большинство западных комментаторов обращают внимание на роль пропаганды в формировании общественного мнения в России, указывая на влияние Кремля в усилении антиамериканских и антизападных настроений.  Политический кризис в Украине действительно сопровождался серьезным психологическим давлением на российское общество со стороны телевизионных каналов, возродивших ненавистные фигуры неофашистов и бандеровцев, якобы работающих совместно с Соединенными Штатами.  Даже после президентских выборов в мае этого года, которые продемонстрировали, что радикальные национальные кандидаты получили менее 1 процента голосов, истерия по поводу фашистской хунты в Киеве продолжилась.

Достаточно нескольких минут просмотра главных российских каналов чтобы убедиться в массивном и оркестрованном сверху искажении информации, преподносимой по телевидению с целью эмоциональной мобилизации общества.[4] Социологи и психологи правда утверждают, что пропаганде подвержены не все.[5]  Люди обычно не верят в то, во что они не хотят верить, и человеческий мозг воспринимает информацию очень селективно, отсеивая все то, что не вписывается в заложенную систему ценностей и уже сформированных социально-политических ориентаций.  Даже в тех случаях, когда люди сталкиваются с информацией, указывающей на их заблуждения, установки меняются только в ситуации нарастающей угрозы и кризиса.[6]  С учетом этого, вопрос о том, почему российское общество оказалось в плену у пропаганды, является на сегодня очень актуальным.[7]  Что же говорит по этому поводу литература по когнитивной психологии?

Пропаганда, эмоции и сознание    

Для начала разберемся как же все таки работает пропаганда.  В когнитивных науках большое  внимание уделяется тому, как эмоции взаимодействуют с сознанием человека.[8]  Результаты исследований в этой области действительно могут быть очень полезны для политологов.  Например, исследователи доказали что состояние тревоги влияет на интерпретацию: более тревожные люди имеют предрасположенность к восприятию неоднозначной информации в соответствии со своими страхами и предполагаемыми угрозами. Более широкий спектр эмоций, включающий злость, грусть, тревогу и более позитивные эмоции, также серьезно влияют на оценку событий; от настроения оказывается зависит даже то, как мы оцениваем степень вероятности определенных событий. Главный же вывод этих исследований может быть сформулирован как то, что эмоции неразрывно взаимосвязаны с сознанием и разумом.  Они являются важным элементом в конструировании общественного сознания и понимания социальных и политических проблем.  Общественное мнение, таким образом, неразрывно связано с эмоциональным состоянием общества.

Очевидно, что пропаганда транслируемая по российским телевизионным каналам была нацелена на эскалацию эмоционального состояния общества и роста общественной тревоги и беспокойства, а также на возрождение исторически обусловленных и широко распространенных эмоций страха и ненависти.  Неслучайно, что угроза фашизма, связанная с воспоминаниями о Великой Отечественной войне, стала одной из центральных направлений пропаганды.  Пропагандистские методы так же манипулировали национальной травмой, связанной с потерей Россией статуса супердержавы и утратой былого престижа Советского Союза.  Присоединение Крыма поэтому было представлено обществу как морально обоснованный и ответственный шаг со стороны России.  Неудивительно, что неожиданные шаги, предпринятые Кремлем для изменения границ между Россией и Украиной, были восприняты обществом как символ возрождения силы и былого величия страны. В этом контексте, указанные выше противоречия в общественном мнении неудивительны.  Распространенность страхов и тревог, одновременно с растущими ощущениями благополучия и уверенности в себе, отражают эффективность пропаганды, нацеленной на наиболее уязвимые места в российском общественном сознании.

Эти уязвимые места можно разглядеть через общественные опросы или культурные исследования, которые, в дополнение к опросам, позволяют увидеть и элементы подсознательного уровня.

Взгляды, мнения и эмоциональный резонанс

Опросы обычно более эффективны в выявлении общественных мнений, а не эмоций. По своей конструкции, в основе которой лежит вербальная коммуникация, социальные опросы не могут выявить более глубинное эмоциональное состояние общества.  Тем не менее, опросы достаточно точно отображают общественное сознание, а также динамику общественных настроений в течение последних нескольких месяцев.  Например, показательны своей последовательностью результаты опроса о месте и роли России в мировом сообществе.  66% опрошенных россиян в 2000 году и 65% в 2010 считали что Россия заслуживает более достойного положения в мире.[9]  Соответственно возросла доля тех, кто считал что главная задача президента – «обеспечить для России статус великой державы».[10]  57% россиян считали это приоритетным направлением, уступая только 77% тех, кто считал что вопросы социальной справедливости должны быть приоритетными, и опережая 51.5% тех, кто отдавал приоритет проблемам закона и порядка. Присоединение Крыма было воспринято многими как большой шаг вперед к возврату былого величия.  Число тех, кто отметил растущее уважение к России, возросло, соответственно, с 25% в 2012 году до 44% в 2014 году.[11]

Интересно также что большинство россиян думали про внешнюю угрозу и врагов России.  В 2010 году 51% опрошенных считали, что внешняя угроза существует.[12] В 2014 году эта цифра достигла 61%.  При этом, 32% считали, что главная угроза России исходит с запада, в то время как 29% связывали угрозу с исламским миром.  Вполне очевидно то, что угроза со стороны запада в основном ассоциируется  с Соединенными Штатами Америки.[13]  Последовательно в 2003, 2007 и 2010 году между 73 и 76 % россиян относились к Америке как к «агрессору, который стремится взять под контроль все страны мира».[14]

Общественные оценки окончания холодной войны также поражают своими противоречиями.  Даже в 2007 году, почти два десятилетия после падения берлинской стены, 36% опрошенных не могли однозначно оценить, проиграла Россия или выиграла в результате изменения внешнеполитического курса страны в конце 80-х гг.  В то время как 31% населения считали, что Россия проиграла  в противостоянии с Западом, 33% считали, что от окончания противостояния Россия выиграла не меньше других.[15] 36% опрошенных затруднились ответить на этот вопрос.  Несмотря на эти противоречивые оценки,  78% россиян считали в 2010 году, что России «следует развивать взаимовыгодные связи с Западом», и только 11% хотели дистанцироваться от Запада.[16]  Эти данные отражают сложности связанные с применением общественных опросов для понимания эмоционального состояния общества. Так как опросы обычно рассматривают широкий спектр вопросов, они не в состоянии определить интенсивность реакций на более деликатные вопросы, затрагивающие чувства и эмоции опрашиваемых.  Без более детальных исследований они также не дают возможности для дифференциации между более или менее эмоционально интенсивными проблемами.  Взрывной характер эмоций связанных с российско-украинским кризисом указывает на то, что эти эмоции накапливались в течение некоторого времени и только сейчас нашли соответствующий момент для открытого выражения.   Культурологические исследования в этом смысле обладают большей способностью проникать в более глубинные, эмоциональные сферы подспудно влияющие на характер общественного сознания.   

Какие же есть методы для изучения того, что лежит в глубине общественного сознания?  Культурологи, например, прибегают к изучению произведений искусства и литературы.  «Искусство это разрез в реальность, который позволяет чему то неожиданному извергнуться наружу, давая возможность взглянуть или хотя бы предположить о том, что лежит за поверхностью вещей».[17] Произведения искусства и литературы не говорят полностью сами за себя; они зависят от того, как их интерпретирует аудитория.  Сильный общественный резонанс, связанный с определенным произведением изобразительного искусства, кинофильмом или произведением литературы, указывает на важные проблемы, которые могут лежать в общественном подсознании.  Подобным образом, через анализ предметов творчества, которые вызывают сильную эмоциональную реакцию общества,  культурологи достигают понимания общественных травм, страхов и надежд, обычно скрытых в недрах коллективного подсознания.

Показателен в этом отношении фильм Алексея Балабанова Брат 2 (2000) – продолжение фильма Брат (1997), в котором главный персонаж Данила, сыгранный Сергеем Бодровым-младшим, по возвращении из армии сталкивается с лихими 90-ми в Петербурге.  В Брате 2, Данила направляется в Чикаго, чтобы отомстить за друга и восстановить справедливость.  Брат 2 стал культовым фильмом в России, который поднял на пьедестал не только образ киллера Данилы, но и ксенофобию, антизападничество и сексизм, характеризующие этот фильм.  Яна Хашамова, культуролог из университета штата Огайо, исследовала российское коллективное бессознательное, в особенности отношение российского общества к западу, через художественные фильмы, уделяя особое внимание и фильмам Балабанова. Она пишет о том, что в процессе нелегкой адаптации национального самосознания к новому международному контексту, российская публика прошла через несколько достаточно противоречивых стадий.[18] Ранние фантазии о западе оказались иллюзорными и сменились агрессивным анти-западным настроем, антиамериканизмом, и верой в моральное превосходство России, что четко отражается в фильме Брат 2.  Всеобщая популярность этого фильма и создание культа вокруг его главного персонажа показывает, что проблемы, затронутые в фильме, близки российскому обществу и, в особенности, российской молодежи.  Можно даже предположить, что в коллективном восприятии действия Кремля и политика Путина в отношении Украины и запада сопоставимы с проблематикой этого фильма, выставляя Путина в глазах населения в роли Данилы, любимого миллионами.  Рейтинги Путина являются главным показателем того, что конкретные фантазии общества вылились, через эту политику, из сферы подсознательного и желаемого в сферу реальности.  Именно осознание этих фантазий и помогает понять почему кремлевская пропаганда оказалась настолько эффективной.  Конечно, пробуждение от этих фантазий будет очень болезненным и травматичным для общества.  Можно только предположить, что Кремль будет продолжать конфронтацию с западом именно для того, чтобы отложить это пробуждение.