PONARS Eurasia
  • About
    • Contact
    • Membership
      • All Members
      • Core Members
      • Collegium Members
      • Associate Members
      • About Membership
    • Ukraine Experts
    • Executive Committee
  • Policy Memos
    • List of Policy Memos
    • Submissions
  • Podcasts
  • Online Academy
  • Events
    • Past Events
  • Recommended
  • Task Forces
    • Ukraine
    • Amplifying Voices of Europe, the Caucasus, and Central Asia (AVECCA)
  • Ukraine Experts
Contacts

Address
1957 E St NW,
Washington, DC 20052

adminponars@gwu.edu
202.994.5915

NEWSLETTER
Facebook
Twitter
YouTube
Podcast
PONARS Eurasia
PONARS Eurasia
  • About
    • Contact
    • Membership
      • All Members
      • Core Members
      • Collegium Members
      • Associate Members
      • About Membership
    • Ukraine Experts
    • Executive Committee
  • Policy Memos
    • List of Policy Memos
    • Submissions
  • Podcasts
  • Online Academy
  • Events
    • Past Events
  • Recommended
  • Task Forces
    • Ukraine
    • Amplifying Voices of Europe, the Caucasus, and Central Asia (AVECCA)
  • Ukraine Experts
DIGITAL RESOURCES
digital resources

Bookstore 📚

Knowledge Hub

Course Syllabi

Point & Counterpoint

Policy Perspectives

RECOMMENDED
  • Clearing the Air: Secretary Blinken Visits Ukraine

    View
  • Ukraine Task Force: Getting Ukraine Right: From Negotiations Trap to Victory

    View
  • Ensuring Genuine Results? A New Electoral Design in Uzbekistan

    View
  • Ukraine, Taiwan, and Macron’s “Strategic Autonomy”

    View
  • After Violence: Russia’s Beslan School Massacre and the Peace that Followed

    View
RSS PONARS Eurasia Podcast
  • The Putin-Xi Summit: What's New In Their Joint Communique ? February 23, 2022
    In this week’s PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman speaks with Russian China experts Vita Spivak and Alexander Gabuev about the February meeting between Vladimir Putin and Xi Jinping, and what it may tell us about where the Russian-Chinese relationship is headed.
  • Exploring the Russian Courts' Ruling to Liquidate the Memorial Society January 28, 2022
    In this week’s PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with scholars Kelly Smith and Benjamin Nathans about the history, achievements, and impending shutdown of the Memorial Society, Russia's oldest and most venerable civic organization, and what its imminent liquidation portends for the Russian civil society.
  • Russia's 2021 census and the Kremlin's nationalities policy [Lipman Series 2021] December 9, 2021
    In this week’s PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with social scientist Andrey Shcherbak about the quality of the data collected in the recent population census and the goals of Vladimir Putin's government's nationalities policy
  • Active citizens of any kind are under threat [Lipman Series 2021] November 5, 2021
    In this week’s PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with Alexander Verkhovsky about the Kremlin's ever expanding toolkit against political and civic activists, journalists, and other dissidents.
  • Russia's Legislative Elections followup [Lipman Series 2021] October 4, 2021
    In this week’s PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with Tanya Lokot and Nikolay Petrov about the results of Russia’s legislative elections and about what comes next.
  • Why Is the Kremlin Nervous? [Lipman Series 2021] September 14, 2021
    In this week’s PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with Ben Noble and Nikolay Petrov about Russia’s September 17-19 legislative elections, repressive measures against electoral challengers, and whether to expect anything other than preordained results.
  • Vaccine Hesitancy in Russia, France, and the United States [Lipman Series 2021] August 31, 2021
    In this week's PONARS Eurasia Podcast episode, Maria Lipman chats with Denis Volkov, Naira Davlashyan, and Peter Slevin about why COVID-19 vaccination rates are still so low across the globe, comparing vaccine hesitant constituencies across Russia, France, and the United States.  
  • Is Russia Becoming More Soviet? [Lipman Series 2021] July 26, 2021
      In a new PONARS Eurasia Podcast episode, Maria Lipman chats with Maxim Trudolyubov about the current tightening of the Russian political sphere, asking whether or not it’s helpful to draw comparisons to the late Soviet period.
  • The Evolution of Russia's Political Regime [Lipman Series 2021] June 21, 2021
    In this week's episode of the PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with Grigory Golosov and Henry Hale about the evolution of Russia's political regime, and what to expect in the lead-up to September's Duma elections.
  • Volodymyr Zelensky: Year Two [Lipman Series 2021] May 24, 2021
    In this week's episode of the PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with Sergiy Kudelia and Georgiy Kasianov about Ukrainian President Zelensky's second year in office, and how he has handled the political turbulence of the past year.
  • Policy Memos | Аналитика

Использования Россией военной силы в качестве внешнеполитического инструмента: есть ли логика?

  • November 4, 2016
  • Samuel Charap

Начиная с вторжения в Крым в феврале 2014 года, Россия использует свои вооруженные силы за рубежом с беспрецедентной частотой. В зависимости от того, что считать использованием военной силы, после Крыма таких случаев было уже до пяти, в том числе:

  • Поддержка сепаратистов на Донбассе начиная с марта 2014 г.
  • Прямое военное вмешательство, кульминацией которого стала операция под Иловайском в конце августа 2014 г.
  • Военное вмешательство, которое окончилось захватом сепаратистами Дебальцево в январе-феврале 2015 г.
  • Военное вмешательство в Сирии начиная с сентября 2015 г.
  • Провокационные и рискованные маневры российских военных самолетов и кораблей поблизости от кораблей и самолетов НАТО, а также других западных стран.

Такое поведение не может не вызывать опасений возрождения российского милитаризма – особенно после начала военного вмешательства РФ в Сирии, которое стало первой полномасштабной военной операцией за пределами постсоветского пространства со времен Афганистана. При тщательном анализе обнаруживается множество параллелей между всеми эпизодами применения вооруженных сил за пределами России, имевшими место с 2014 года. Такие параллели указывают на сходный образ действий или даже логику в решениях российского руководства. С учетом нынешней международной ситуации вполне вероятно, что нас ожидают новые подобные эпизоды.

Понуждение и процессы силового убеждения

Во всех случаях применения силы Российской Федерацией с 2014 года имеется один фундаментальный общий момент: Москва использовала свои вооруженные силы для достижения определенных политических целей. Тактические военные задачи определялись стратегическими задачами в сфере политики; иными словами, Москва не преследовала чисто военных целей. Поэтому применение Россией военной силы логичнее всего рассматривать в качестве инструмента принуждения. Как писал в 1966 году Томас Шеллинг в своей классической работе «Оружие и влияние» (Arms and Influence, 2008, с. 5): «Разница между принуждением и применением грубой силой часто заключается не столько в инструментах, сколько в намерениях. Резня индейцев племени Команчи с целью их полного истребления – это пример грубой силы. А вот разорение их поселений с целью заставить индейцев подчиниться – это пример силового убеждения, основанной на способности причинить оппоненту серьезный ущерб».

По предложенной Шеллингом классификации, есть два вида принуждения: оборонительное сдерживание, с целью предотвращения определенных действий со стороны оппонента, либо наступательное сдерживание или понуждение: применение силы или угроза применения силы чтобы заставить оппонента принять конкретные шаги. Как отмечает Шеллинг, понуждение подразумевает «действия, заставляющие оппонента отойти с занятых позиций, смириться с требованиями или даже пойти на активное сотрудничество, чтобы избежать дальнейшего ущерба от действий противника. При этом само по себе силовое давление зачастую не способно достичь поставленных целей, однако оно оказываются достаточно болезненными для оппонента, чтобы заставить его пойти на уступки» (с. 79).

Применение Россией военной силы явно представляло собой акты понуждения. К примеру, серьезное поражение, нанесенное украинской армии под Иловайском, не привело к ее полному разгрому – однако оно продемонстрировало, что Москва готова причинить Киеву серьезный и болезненный ущерб, и Киев в результате был вынужден изменить свое поведение (по крайней мере, на какое-то время). Россия стремилась не только заставить украинскую армию отступить, но и силой усадить президента Украины Петра Порошенко за стол переговоров, что окончилось подписанием первых минских соглашений. Вот что по этому поводу говорил бывший посол РФ в Соединенных Штатах Владимир Лукин, который участвовал в украинских переговорах с 2014 года: «Забудь про ДНР и ЛНР. Задача [контрнаступления в августе 2014 г.] состоит в том, чтобы объяснить Порошенко, что он не может победить. Никогда. Войска, считай, не вводили. Но введут ровно столько сколько нужно, чтоб Порошенко это понял и сел за стол переговоров с теми, с кем Путин решит».

В этой связи, военный компонент российской политики следует рассматривать лишь как один из элементов более широкого процесса силового убеждения, направленного на достижение политических целей. Как писал Шеллинг, «подобный конфликт…  является по сути своей торгом, в ходе которого применяются угрозы, требования, предложения и встречные предложения. Стороны предоставляют друг другу заверения, осуществляют всевозможные размены, идут на определенные уступки, посылают сигналы о своих намерениях и красных линиях, зарабатывают себе определенную репутацию и преподают друг другу уроки» (с. 135).

В подобных конфликтах невозможно провести четкую грань между войной и переговорным процессом. В этом контексте шесть рассматриваемых случаев использования Россией военной силы за рубежом являются частью трех отдельных процессов силового убеждения. Все случаи применения силы против Украины являются элементами начавшейся летом 2013 года российской кампании по блокированию интеграции Украины в западные структуры. Военное вмешательство России в Сирии является частью международных торгов, спровоцированных сирийской гражданской войной, начавшейся в 2011 году. А рискованные маневры поблизости от кораблей и самолетов НАТО, видимо, связаны с многолетними попытками России предотвратить или обратить вспять наращивание военной активности стран НАТО – особенно США – около собственных границ.[1]

Общие черты

Все три процесса силового убеждения имеют много общего. Во-первых – и это самое главное, – во всех трех случаях применение силы последовало только после того, как потерпели неудачу другие, ненасильственные, методы. Иными словами, военная сила была последним доводом, пущенным в ход, когда все остальные не сработали. Россия сперва пытается добиться своего с помощью дипломатии, экономического давления, угроз, и т.д. – и только после того, как все эти инструменты оказываются неэффективными, она прибегает к военным инструментам. За шестимесячный период, предшествовавший вторжению в Крым, Москва сперва угрожала Украине экономическими последствиями, а затем и на деле ввела экономические санкции (июль-сентябрь 2013 г.); предложила Украине огромный пакет экономической помощи стоимостью в 15 миллиардов долларов (декабрь 2013 г.); и вела активные переговоры с Западом (соглашение, достигнутое 21 февраля 2014 г.), прежде чем применить свои вооруженные силы. В случае с Сирией, Москва тоже предпринимала активные и широкие дипломатические усилия, поставляла оружие Сирийскому правительству, и даже пыталась организовать оппозицию, прежде чем прийти к выводу о том, что единственный способ добиться урегулирования на своих условиях – это использовать свои вооруженные силы для изменения силового баланса. Из всего этого можно сделать важный вывод: когда у Москвы не выходит добиться своего, эта неудача является предвестником возможного применения силы с ее стороны.

Однако у Москвы довольно часто не выходит добиться своего – а на военное вмешательство она пошла только в тех случаях, когда ставки ей представлялись особенно высокими в сравнении с другими региональными или глобальными кризисами. В Кремле считают, что, если бы ситуация в Сирии и особенно в Украине (а также в конфронтации с НАТО) стала развиваться по наихудшему сценарию, это нанесло бы очень серьезный удар по российской национальной безопасности. Таким образом, все три процесса силового убеждения, которые достигли порога применения военной силы, были связаны с серьезными опасениями по поводу национальной безопасности или безопасности правящего в России режима. Кроме того, целью Москвы было предотвратить или обратить вспять понесенные (как ей представляется) геополитические потери, а не сделать какие-то геополитические приобретения. Россия стремилась вернуть Украину в свою сферу влияния после того как Майдан её оттуда вырвал. Она пыталась предотвратить свержение сирийского режима повстанцами. Она желала заблокировать развертывание сил НАТО там, где прежде таких сил не было. Россия пока еще ни разу не прибегла к использованию военной силы для распространения своего влияния на территории, где раньше она влияния не имела, или для резкого изменения в свою пользу уже сложившегося баланса.

Собственно военные операции в трех упомянутых процессах силового убеждения также имеют свои важные особенности. Москва использует ровно столько сил, сколько необходимо для решения политического вопроса, не более. Например, в конце августа 2014 года к интервенции пришлось прибегнуть только когда стало ясно, что стратегия использования прокси-сил сепаратистов находится на грани катастрофы. Однако сама интервенция была очень ограниченной, никакие высокотехнологичные системы вооружений не были использованы и основная часть армейских сил, сосредоточенных у границы с Украиной, так эту границу и не пересекли. Как только Украина согласилась на Минск-1, регулярные подразделения российской армии ее покинули. Шеллинг отмечает, что ограниченное использование силы является характерной чертой стратегии принуждения: «Принудительные военные действия могут вестись отдельными, точно отмеренными дозами; в случае с использованием грубой военной силы это не характерно» (с. 172). По мнению автора, на то существуют три основных причины. Во-первых, само насилие в рамках концепции принуждения силой нужно только для обозначения возможных последствий: «эффективность принуждения зависит в большей степени от масштаба нависшей угрозы, чем от уже нанесенного ущерба. Логика дипломатии в большей степени определяет действия, чем логика сражения. И хотя логика дипломатии не всегда обязательно означает осторожность при принятии решений, она требует наличия впечатляющего запаса возможности нанесения ущерба в будущем». Во-вторых, стремительное применение подавляющей военной силы может быть нужно для достижения военных целей, но совсем не обязательно для достижения целей политических. В конце концов задача войны с целью принуждения – заставить противника «вести себя как надо», а не уничтожить его (с. 173).

Следует также принять во внимание, что во всех рассматриваемых случаях Россия настаивала на соответствии своих действий международным нормам. В Крыму она ссылалась на соглашение о базировании на полуострове Черноморского флота, а также на принцип самоопределения. На Донбассе российское руководство отрицает сам факт своего военного вмешательства. В случае Сирии, Кремль регулярно напоминает, что его войска там находятся по приглашению Асада. Эти доводы служат двум целям. Во-первых, они обеспечивают некое подобие международно-правовой «легитимности», которая позволяет России укреплять свою репутацию ответственной мировой державы. А во-вторых, они подчеркивают приверженность Кремля своей собственной трактовке международного порядка, при которой пяти постоянным членам Совбеза ООН позволено при необходимости обходить международные правила – однако на словах они должны их всегда тщательно придерживаться. По этой логике, действия России не являются ревизионистскими. Ревизионизм по этим представлениям — это не только нарушение правил, но и бравирование этим нарушением.

Необходимо отметить, что вооруженное понуждение может привести к прямо противоположным результатам. Силовое давление иногда приводит не к повиновению, а к сопротивлению. В качестве примера Шеллинг приводит американские бомбардировки Северного Вьетнама, которые так и не заставили его прекратить оказание поддержки силам Вьетконга. В Украине и Сирии использование силы было намного успешней в плане принуждения к переговорам Запада, чем противостоящих сторон на земле. Даже в случае значительной эскалации конфликта в Украине маловероятно, что Москва сможет обеспечить необходимый уровень поддержки урегулирования на российских условиях среди самих украинцев. Аналогичным образом, российские бомбардировки в Сирии успешно вынудили госсекретаря США Джона Керри неоднократно летать в Москву и Женеву на переговоры, однако сама сирийская оппозиция оказалась гораздо более устойчивой к попыткам силового принуждения.

Выводы

Данный анализ приводит нас к двум важным выводам – одному обнадеживающему, а другому тревожному. С одной стороны, выраженная модель поведения демонстрирует наличие общей логики в действиях России. По этой логике, количество возможных потенциальных сценариев, которые могут привести к новым интервенциям, невеликое.[2] Такие сценарии требуют, чтобы ставки были для России достаточно высоки; при этом Москва должна стремиться предотвратить развитие событий, которое она воспринимает как сдачу своих геополитических позиций. За пределами «ближнего зарубежья» России потенциальные сценарии, удовлетворяющие этим критериям, в данный момент не просматриваются. Однако они вполне могут возникнуть в будущем в рамках нового регионального кризиса на Ближнем Востоке или в Восточной Европе. В любом случае, до того, как будет применена сила мы еще увидим несколько попыток Москвы добиться своего другими методами и средствами. Превентивная дипломатия должна помочь остановить такую эскалацию до того, как Россия прибегнет к военным инструментам.

С другой стороны, логика действий России означает, что потенциал непреднамеренного конфликта между Россией и НАТО довольно велик и, скорее всего, будет нарастать. Мы уже сейчас находимся в разгаре процесса силового убеждения НАТО Россией в Балтийском регионе. Пока что российские попытки понуждения не принесли желаемого результата, вызвав сопротивление вместо ожидавшихся в Москве уступок. В ответ на российские попытки поднять ставки в силовой игре НАТО нарастило присутствие своих сил в регионе на ротационной основе, увеличило интенсивность патрулирования воздушного пространства над Балтикой и т.д. Помимо демонстративно рискованных маневров своих самолетов и кораблей, Россия также начала увеличивать численность войск, развернутых в своем Западном военном округе, а также развивать там новую военную инфраструктуру. В рамках логики, которую мы усматриваем в российских шагах, Москва вполне может предпринять новые меры, призванные вынудить НАТО изменить свое поведение.


[1] Шеллинг называет демонстративно рискованные и провокационные шаги, которые намерено приводят ситуацию к грани войны (brinkmanship), формой понуждения, осуществляемого путем «манипуляций на общем риске войны». «Это может быть введение мероприятия, которое может выйти из-под контроля, а также запуск процессов, которые влекут за собой риск непреднамеренной катастрофы. Риск в такой стратегии является преднамеренным, а не катастрофа.» Подобный риск «эксплуатируется, [чтобы] запугать оппонента» (с. 99, 91, 102).

[2] Здесь не учитываются небольшие антитеррористические операции за рубежом, поскольку они ведутся в ограниченных масштабах уже много лет.

 

Memo #:
443
Series:
2
PDF:
Pepm443_rus_Charap_Oct2016.pdf
Related Topics
  • Крым
  • Россия
  • Украина
  • Чарап
Previous Article
  • Commentary | Комментарии

Каждый амбициозный шаг россиян только подвергает Москву новым рискам

  • November 2, 2016
  • Pavel Baev
View
Next Article
  • Policy Memos | Аналитика

Russian Patriotism without Patriots? Interviews (in Perm and Tyumen) Reveal the Limitations of Patriotic Education

  • November 4, 2016
  • Paul Goode
View
You May Also Like
View
  • Policy Memos | Аналитика

Explaining Ukraine’s Resilience to Russia’s Invasion: The Role of Local Governance and Decentralization Reform

  • Andrii Darkovich, Myroslava Savisko and Maryna Rabinovych
  • September 11, 2023
View
  • Policy Memos | Аналитика

A Window of Opportunity by Default: Will Moldova Use It?

  • Ryhor Nizhnikau and Arkady Moshes
  • September 8, 2023
View
  • Policy Memos | Аналитика

Prigozhin’s Fate in Putin’s Russia: The Political Roles of Aircraft

  • Mark Kramer
  • September 7, 2023
View
  • Policy Memos | Аналитика

Foreign Fighters in Ukraine: Multiple Ideological Agendas, One Tactical Goal

  • Jean-François Ratelle, Mira Seales and Agnes Wenger
  • August 28, 2023
View
  • Policy Memos | Аналитика

Victory Despite the Cost: What Ukrainians Think about the War, Peace, and Russia

  • Yuriy Matsiyevsky
  • August 11, 2023
View
  • Policy Memos | Аналитика

Why the West Should Localize Anti-Corruption Efforts in Ukraine

  • Olena Lennon
  • July 21, 2023
View
  • Policy Memos | Аналитика

One Step Ahead of the Dictator: OVD-Info and the Rebuilding of Russian Civil Society

  • Maria Chiara Franceschelli and Viacheslav Morozov
  • July 19, 2023
View
  • Policy Memos | Аналитика

The Spatiality of War and Challenges in Restoring Ukraine’s Economy

  • Ralph Clem, Erik Herron and Timothy Hoheneder
  • July 7, 2023

Leave a Reply Cancel reply

Your email address will not be published. Required fields are marked *

PONARS Eurasia
  • About
  • Membership
  • Policy Memos
  • Recommended
  • Events
Powered by narva.io

Permissions & Citation Guidelines

Input your search keywords and press Enter.