Эксперт Российского совета по международным делам Сергей Маркедонов рассуждает о влиянии “пятидневной войны” на последовавший за ней процесс формирования нового политико-географического ландшафта на Кавказе.
Сергей Маркедонов, кандидат исторических наук, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета, эксперт Российского совета по международным делам
Прецедент создан
Десять лет назад, 26 августа 2008 года Россия признала независимость Абхазии и Южной Осетии. Но само это решение невозможно рассматривать в отрыве от предшествовавших событий, получивших по аналогии с ближневосточной историей 1967 года определение “пятидневной войны”.
В 2010 году известный американский дипломат и эксперт-международник Рональд Асмус назвал свою книгу, посвященную “горячему августу” 2008 года, “Маленькая война, которая потрясла мир”. Авторская метафора (явно перекликающаяся с заголовком известного произведения Джона Рида) с позиций сегодняшнего дня кажется красивым публицистическим преувеличением.
В самом деле, кратковременный конфликт десятилетней давности не привел к конфронтации с Западом, которая по своим масштабам была бы сравнима с последствиями украинского кризиса 2014 года “Пятидневная война” в Закавказье не принесла и принципиальные изменения в систему европейской или глобальной безопасности. Она не стала катализатором для формирования новых военно-политических альянсов или разрушения уже имеющихся, в первую очередь НАТО.
В то же самое время события десятилетней давности привели к формированию нового политико-географического ландшафта на Кавказе. В его рамках “ядровая Грузия” (термин федерального канцлера Германии Ангелы Меркель) превратилась в привилегированного союзника США и ЕС на Кавказе, а Абхазия и Южная Осетия, уже как частично признанные образования, стали рассматриваться как форпосты российского влияния в этом сложном регионе.
Между тем, значение событий десятилетней давности выходит за рамки отдельно взятой части постсоветского пространства. В августе 2008 года имел место первый случай выхода за рамки Беловежских соглашений, в основу которых был положен принцип взаимного признания территориальной целостности бывших союзных республик – новых независимых государств постсоветского пространства.
В 2008 году впервые после распада Советского Союза в качестве отдельных государственных образований были признаны не союзные республики, а автономные образования.
Следует сразу оговориться. Де-факто Грузия утратила свой контроль над значительной частью территории бывшей Абхазской АССР и Юго-Осетинской автономной области еще в 1992-1993 гг. Однако до 26 августа 2008 года независимость Абхазии и Южной Осетии не признавал никто, включая и Россию.
С той поры миновало десять лет. Число стран, признавших две бывшие автономии Грузинской СССР, увеличилось незначительно. К России присоединились Никарагуа, Венесуэла, Науру, Сирия, а два государства Океании – Тувалу и Вануату, пойдя на признание, впоследствии пересмотрели свое решение.
Как бы то ни было, а прецедент международной легитимации Абхазии и Южной Осетии создан, нравится это кому-то или нет. И начало ему было положено именно Россией.
То есть за последние десять лет Российская Федерация кардинально изменила свой статус в двух закавказских этнополитических конфликтах. Вплоть до августа 2008 года Москва, несмотря на значительную эволюцию своих подходов, с формально-правовой точки зрения выступала в роли участника миротворческой операции и посредника в урегулировании противостояния. Но, начиная с момента признания югоосетинской и абхазской независимости, Россия превратилась в гаранта их безопасности и самоопределения. Не абстрактного самоопределения, а политического бытия вне грузинского национально-государственного проекта.
Нелинейные процессы
В последние несколько лет признание двух бывших автономий Грузинской ССР оказалось в тени событий вокруг Крыма и Донбасса. Решение российской власти в 2008 году многие авторы в США и странах ЕС задним числом рассматривают как некую увертюру к крымской и донбасской истории. По мнению вашингтонского кавказоведа Кори Вэлта, если смотреть с этой точки зрения, то “пятидневная война” “принесла большие геополитические издержки, чем официальные лица США определили в свое время”.
Как следствие, привязка “августовской темы” к украинскому контексту заведомо лишает ее самостоятельной ценности. Между тем, подходы Москвы к Грузии, Абхазии и Южной Осетии на протяжении всего постсоветского периода не были чем-то раз и навсегда данным, они развивались не по линейке.
На подходы Москвы влияли три основных фактора: внутренняя ситуация в России, прежде всего, в ее национальных республиках, двусторонние российско-грузинские отношения и международная обстановка. Менялись они, менялось их сочетания, трансформировались и российские подходы.
Более того, не только политика РФ эволюционировала, не были неизменными позиции Грузии, а также ее западных партнеров. Это сегодня среди западных экспертов и дипломатов модно упрекать Россию в перманентном давлении на Грузию. Но в 90-х годах США и Европа, вовлеченные в балканские дела, фактически предоставили Москве карт-бланш на обеспечение мирного урегулирования на Кавказе. Позитивную роль России в абхазских и югоосетинских делах признавали и ООН с ОБСЕ. Для этого достаточно почитать отчеты двух миссий этих структур в Грузии в тот период времени.
Однако в 2000-х ситуация изменилась. И те же Вашингтон с Брюсселем активно поддержали грузинские устремления “постучать в двери НАТО”. А после прихода к власти Михаила Саакашвили эта поддержка приобрела черты стратегического взаимодействия. И отнюдь не в интересах России.
В 90-х годах Москва опасалась “парада суверенитетов”, тем паче на практике она имела дело с попытками Татарстана и особенно Чечни самоопределиться. Как следствие, крайне осторожное, если не негативное отношение к аналогичным попыткам в Абхазии и в Южной Осетии. Достаточно сказать, что в 1996 году Совет глав государств СНГ при решающей роли России и Грузии принял решение “О мерах по урегулированию конфликта в Абхазии, Грузия”. В этом документе было провозглашено прекращение торгово-экономических, транспортных, финансовых и иных операций с непризнанной республикой. В 1997 году Россия для разрешения грузино-абхазского конфликта предложила формулу “общее государство”, не принятую ни в Тбилиси, ни в Сухуми. И хотя блокада против Абхазии со стороны РФ была в 1999-2000 гг. подвергнута существенной ревизии, окончательно режим санкций был свернут только весной 2008 года.
Российские позиции в Закавказье претерпели существенную эволюцию в самом конце 90-х – начале 2000-х годов. И этому способствовали попытки грузинского руководства в одностороннем порядке, без учета интересов РФ, силой изменить сложившийся статус-кво и “разморозить” конфликт в Абхазии, в том числе и с помощью известных чеченских полевых командиров (вспомним рейд Руслана Гелаева в Кодор в сентябре 2001 года). Заметим, что после неудачной для Москвы первой чеченской кампании изменилась позиция официального Тбилиси по отношению к руководству сепаратистской Ичкерии. Грузинские лидеры переоценили “слабость России”, посчитав ее неудачу началом большого геополитического отступления с Кавказа. Впоследствии многие грузинские эксперты и политики (в том числе и в частных беседах с автором этой статьи) признавались, что сделали не вполне верные расчеты.
Но окончательным водоразделом стали события весны-лета 2004 года в Южной Осетии, когда без согласования действий со Смешанной контрольной комиссией (СКК) под предлогом борьбы с контрабандой на территорию республики были введены силы спецназа МВД Грузии.
Впоследствии эти действия были интерпретированы как наведение порядка на международно признанной территории Грузии.
Немало публицистов и тогда, и сейчас патетически задавались вопросом: “Разве кто-то кроме грузинских властей мог наводить порядок на собственной территории?” Однако при ответе на него надо иметь в виду важный нюанс. Сама Грузия, идя на подписание соглашений о прекращении огня в 1992 году, передала часть своего суверенитета СКК. Именно у Комиссии (куда входили и представители Грузии наряду с чиновниками из России, Южной и Северной Осетии) оставались прерогативы по контролю над демаркационным коридором. Непраздный вопрос, кто здесь ревизионист?
Остроты ситуации добавлял тот факт, что попытки Тбилиси “разморозить” конфликты не получали практически никакого осуждения из Вашингтона и Брюсселя. Хотя речь шла о нарушении международных договоренностей.
Таким образом, события августа-2008 при всей их важности не были сюрпризом. Они стали лишь логическим завершением процесса “разморозки” конфликтов, начавшегося за несколько лет до того.
Российские гарантии: новое качество
Социально-политическое бытие Южной Осетии и Абхазии в последние десять лет определяется сложным и порой противоречивым комплексом взаимодействия между частично признанной независимостью и укреплением военно-политических и социально-экономических связей России и этих республик.
С помощью российской военной поддержки Южная Осетия и Абхазия существенно улучшили свое геополитическое положение. Под контроль югоосетинских властей в 2008 году перешел Ахалгорский (Ленингорский) район. Но самым важным достижением стало установление контроля над так называемым Лиахвским коридором. Он включает в себя четыре села: Кехви, Тамарашени, Курта и Ачабети. Ранее этот коридор позволял Тбилиси отрезать столицу республики Цхинвал от Рокского тоннеля и Джавского района (прямой выход на Россию).
Абхазия получила под свой контроль Кодорское ущелье, которое ранее рассматривалось Тбилиси как своеобразный плацдарм для возможного “восстановления территориальной целостности”.
Между Москвой и двумя республиками действуют всеобъемлющие двусторонние договоры, а также соглашения об объединенных военных базах и участии РФ в охране внешнего периметра их границ (в Грузии таковые считают административными барьерами).
На сегодняшний день сценарии, подобные “малой войне” в Галском районе (1998), рейду на Кодорское ущелье (2001), вводу внутренних войск и создания лояльной Тбилиси администрации (2006) или “раморозке” конфликта в Южной Осетии (2004-2008), выглядят практически невероятными. Более того, Москва финансирует процесс восстановления республик, а также является главным спонсором их бюджетов.
Российская поддержка привела к принципиальному изменению роли “грузинского фактора” в политической жизни Южной Осетии и Абхазии. В 90-х годах достаточно было полунамека на то, что тот или иной абхазский или югоосетинский политик связан с Грузией, чтобы поставить крест на его амбициях. Сегодня грузинский этап истории абхазы и осетины считают пройденным.
Чего же хочет Москва, если судить по ее действия в последние десять лет? Конечно, в российском руководстве далеки от абстрактного альтруизма, в основе политики РФ – прагматизм и следование национальным интересам. Москва заинтересована в стратегически важных объектах в Абхазии и в Южной Осетии. В первом случае – это черноморское побережье, железная дорога, а во втором – непосредственная близость к логистическим маршрутам общекавказского значения. В настоящее время российско-югоосетинский пограничный пост располагается всего в 450 метрах (!) от автомагистрали, связывающей Азербайджан, Армению и восточную Грузию с ее собственными черноморскими портами и Турцией.
Отметим, что абхазская элита стоит перед сложной дилеммой: привлечение российского бизнеса (а с его помощью и международных контактов) оживит экономику республики, но с другой стороны, это создаст новые реалии, такие как миграционные потоки трудовой силы, снижение нынешнего, по сути, эксклюзивного статуса абхазской элиты. И неспроста даже в двустороннем российско-абхазском договоре не нашли отражение такие пункты, как доступ к земельным ресурсам и рынку недвижимости для иностранцев (включая и россиян), а также двойное гражданство (оно открыто для абхазов в РФ, но существенно затруднено для граждан России, которые хотели бы обзавестись абхазским паспортом).
В этой связи очевидно: ошибается тот, кто видит в Абхазии “марионеток” Кремля. Сухум имеет свои непростые отношения с Москвой, но Россия считается с абхазской особостью и не пытается “ломать ее через колено”.
2008-2018: к новой повестке дня
России для сохранения своего влияния в Закавказье надо если не решить ключевые проблемы частично признанных республик, то, как минимум, достичь серьезного прогресса на этом направлении.
Наиболее серьезным вызовом для Южной Осетии и Абхазии сегодня является низкий демографический потенциал на фоне определенной изоляции (особенно ощутимой в югоосетинском случае). Также налицо недостаток рабочих мест и развитого рынка труда. Существуют проблемы с собственным производственным сектором (фактически вся индустриальная база, сохранившаяся до сих пор, была создана еще в советскую эпоху). Такой вид бизнеса, как транзитная торговля между Россией и Грузией (при всех издержках в виде теневых схем), в результате событий десятилетней давности практически остановился. Перспективы возобновления этого бизнеса сегодня кажутся маловероятными, несмотря на определенный прогресс между Москвой и Тбилиси по поводу имплементации договоров о таможенном мониторинге.
Все это сильно повышает зависимость республик от российского финансирования, которое также не может быть жестко гарантировано с учетом собственных внутренних проблем. Но если в былые времена можно было сослаться на последствия конфликта, негативную роль Грузии, то сегодня ответственность России значительно выросла.
При этом национально-государственные перспективы Абхазия и Южная Осетия формулируют по-разному. Цхинвал в отличие от Сухума заинтересован в максимальной интеграции с Россией, вплоть до вхождения в ее состав (по примеру Крыма). Однако Москва не спешит форсировать события и мультиплицировать “крымский кейс” на Кавказе. Принципиальные изменения в российско-украинских отношениях в последние пять лет не привели к тотальному слому прежних подходов РФ в Закавказье, что важно для понимания реальной, а не мифологизированной мотивации Москвы.
В действительности российские подходы сегодня определяются не столько универсальными схемами, сколько индивидуальными позициями. Там, где Москва чувствует угрозу выгодному ей статус-кво (как это было в Абхазии и в Южной Осетии в 2008 году или в Крыму в 2014-м), она играет на обострение и обращается к пересмотру имеющегося баланса сил. Там же, где сохраняется надежда на удержание имеющегося сегодня статус-кво (случай с Приднестровьем, Нагорным Карабахом, Абхазией и Южной Осетией после 2008 года), Москва не спешит менять правила игры.
Тотальная ревизия границ на постсоветском пространстве приведет к ужесточению санкций и углублению конфронтации с Западом. В условиях уже имеющегося санкционного давления и неясных перспектив в отношениях с США и ЕС (особенно с Вашингтоном) российское руководство сегодня явно не хочет идти на дополнительные риски. Следовательно, поддержание статус-кво, при котором Южная Осетия и Абхазия остаются в статусе частично признанных образований, но по многим параметрам, несмотря на независимость, полностью зависят от поддержки Москвы, рассматривается как оптимальный вариант.
Россия продолжит финансирование бюджетов республик, процессы их восстановления, интеграции систем обороны и безопасности, а также, при необходимости, будет играть роль арбитра во внутриполитических процессах.
При этом России на югоосетинском и абхазском направлении ощутимо нужна новая повестка дня. Не та, которая будет обращаться к “грузинской опасности” (по большей части, неактуальной сегодня), а к тем проблемным узлам, которые имеются сейчас, начиная от качества расходования бюджетных средств и заканчивая проблемами восстановления республик.
Следует переходить, и как можно скорее, от парадигмы конфликта и восстановления к парадигме поступательного развития. Как минимум, поисков ресурсов для этого развития.
И в этом плане крайне важно составить грамотный алгоритм нормализации отношений с Грузией. Противостояние террористическим вызовам (прежде всего, запрещенному в России “Исламскому государству”, уже получившему распространение на Северном Кавказе и в пограничных с ним грузинских территориях) невозможно без кооперации Москвы и Тбилиси поверх неразрешенных статусных противоречий.
Однако любая нормализация отношений России с Грузией с опаской (если не негативно) воспринимается в Цхинвале и в Сухуме.
Непраздный вопрос: как увязать в единую систему эти противоречивые отношения, кооперацию с частично признанными образованиями с одной стороны, и нормализацию российско-грузинских отношений с другой? Эта проблема требует особого, глубокого рассмотрения.
