PONARS Eurasia
  • About
    • Contact
    • List of Members
    • Ukraine Experts
    • About Membership
    • Executive Committee
  • Policy Memos
    • List of Policy Memos
    • Submissions
  • Podcast
  • Online Academy
  • Events
    • Past Events
  • Recommended
  • Ukraine Experts
Contacts

Address
1957 E St NW,
Washington, DC 20052

adminponars@gwu.edu
202.994.5915

NEWSLETTER
Facebook
Twitter
YouTube
Podcast
PONARS Eurasia
PONARS Eurasia
  • About
    • Contact
    • List of Members
    • Ukraine Experts
    • About Membership
    • Executive Committee
  • Policy Memos
    • List of Policy Memos
    • Submissions
  • Podcast
  • Online Academy
  • Events
    • Past Events
  • Recommended
  • Ukraine Experts
DIGITAL RESOURCES
digital resources

Bookstore 📚

Knowledge Hub

Course Syllabi

Point & Counterpoint

Policy Perspectives

RECOMMENDED
  • The Baltic States Are Also Worried About Russia

    View
  • International Society Must Act in the Wake of Russia’s Failed Opposition

    View
  • The Collapse of the Soviet Union | PONARS Eurasia Online Academy

    View
  • Labor Migration in Russia | PONARS Eurasia Online Academy

    View
  • Did Russia Put Its Geopolitical Glasses Back On? It Never Took Them Off in the First Place

    View
RSS PONARS Eurasia Podcast
  • The Putin-Xi Summit: What's New In Their Joint Communique ? February 23, 2022
    In this week’s PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman speaks with Russian China experts Vita Spivak and Alexander Gabuev about the February meeting between Vladimir Putin and Xi Jinping, and what it may tell us about where the Russian-Chinese relationship is headed.
  • Exploring the Russian Courts' Ruling to Liquidate the Memorial Society January 28, 2022
    In this week’s PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with scholars Kelly Smith and Benjamin Nathans about the history, achievements, and impending shutdown of the Memorial Society, Russia's oldest and most venerable civic organization, and what its imminent liquidation portends for the Russian civil society.
  • Russia's 2021 census and the Kremlin's nationalities policy [Lipman Series 2021] December 9, 2021
    In this week’s PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with social scientist Andrey Shcherbak about the quality of the data collected in the recent population census and the goals of Vladimir Putin's government's nationalities policy
  • Active citizens of any kind are under threat [Lipman Series 2021] November 5, 2021
    In this week’s PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with Alexander Verkhovsky about the Kremlin's ever expanding toolkit against political and civic activists, journalists, and other dissidents.
  • Russia's Legislative Elections followup [Lipman Series 2021] October 4, 2021
    In this week’s PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with Tanya Lokot and Nikolay Petrov about the results of Russia’s legislative elections and about what comes next.
  • Why Is the Kremlin Nervous? [Lipman Series 2021] September 14, 2021
    In this week’s PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with Ben Noble and Nikolay Petrov about Russia’s September 17-19 legislative elections, repressive measures against electoral challengers, and whether to expect anything other than preordained results.
  • Vaccine Hesitancy in Russia, France, and the United States [Lipman Series 2021] August 31, 2021
    In this week's PONARS Eurasia Podcast episode, Maria Lipman chats with Denis Volkov, Naira Davlashyan, and Peter Slevin about why COVID-19 vaccination rates are still so low across the globe, comparing vaccine hesitant constituencies across Russia, France, and the United States.  
  • Is Russia Becoming More Soviet? [Lipman Series 2021] July 26, 2021
      In a new PONARS Eurasia Podcast episode, Maria Lipman chats with Maxim Trudolyubov about the current tightening of the Russian political sphere, asking whether or not it’s helpful to draw comparisons to the late Soviet period.
  • The Evolution of Russia's Political Regime [Lipman Series 2021] June 21, 2021
    In this week's episode of the PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with Grigory Golosov and Henry Hale about the evolution of Russia's political regime, and what to expect in the lead-up to September's Duma elections.
  • Volodymyr Zelensky: Year Two [Lipman Series 2021] May 24, 2021
    In this week's episode of the PONARS Eurasia Podcast, Maria Lipman chats with Sergiy Kudelia and Georgiy Kasianov about Ukrainian President Zelensky's second year in office, and how he has handled the political turbulence of the past year.
  • In the News | Hовости

Генеалогия анархии, семантика реванша: Россия глазами зарубежных экспертов

  • July 29, 2014
  • Andrey Makarychev

Последние номера международных журналов, специализирующихся на проблемах России и Восточной Европы, содержат серию публикаций по ключевым вопросам, резко актуализированным событиями 2014 года. Во-первых, они включают анализ политических смыслов, связанных с сочинской Олимпиадой как проектом российской «мягкой силы». Во-вторых, ряд статей напрямую обращается к украинской теме. Конечно, написаны они были до конфликтных событий, в итоге спровоцировавших глубокий кризис всей системы международных отношений, но их авторы, как бы интуитивно чувствуя надвигающийся разлом в отношениях России и Запада, показывают его генеалогию и основные узлы. В-третьих, несколько статей актуализируют события недавней истории, ставшие основными референтными точками российского официального дискурса, – это распад СССР в 1991 году и события в Косово в 1999-м.

2014: «проект Сочи» и «проект Крым»

По мнению большинства западных аналитиков, аннексия Россией Крыма знаменует собой качественно новый этап во внешней политике России, поскольку посягает на структурные основы международного порядка и фактически ставит крест на перспективах интеграции России в его доминирующий институциональный каркас. При этом многие эксперты полагают, что силовые действия России в Крыму радикально противоречат модели «мягкой силы», апофеозом которой стала февральская Олимпиада в Сочи.

Однако внимательный анализ некоторых публикаций показывает, что возможно и другое прочтение этих событий, при котором между проектами «Сочи» и «Крым», с точки зрения логики Кремля, нет фундаментального смыслового разрыва. При всех различиях между ними есть очень много общего. Зимняя Олимпиада трактуется Кремлем как символ силы России и одновременно мощный катализатор внутренней поддержки режима, вызванной потребностью в этой силе. «Сочинский спектакль»[1] пронизан идеологией патриотической гордости, единства и общности. Его режиссура основана на идее «возвращения России»[2] к роли великой державы, способной справляться с проблемами безопасности[3] и тем самым легитимировать себя на международной арене.

Но то же самое можно сказать и о Крыме, который для Кремля так же стал способом демонстрации силы и мобилизации внутренней поддержки режима. При этом по отношению к операции по поглощению Крыма вполне можно применить концепцию политического мифа, которая лежит в основе и сочинского нарратива. Как пишет шведский профессор Бо Петерссон, миф как питательная почва для формирования национальной идентичности основан на ритуалах, он обозначает собой пространство сакрального и опирается на устойчивые стереотипы и представления, разделяемые в обществе[4]. В этом смысле можно сказать, что и Сочи (несмотря на гигантскую коррупцию и огромное количество выявленных социальных проблем, от экологии до экспроприации собственности), и Крым (несмотря на очевидное несоответствие его аннексии правовым нормам) позитивно воспринимаются в российском массовом общественном сознании, архетипы которого требуют постоянного подтверждения величия и ресурсной обеспеченности власти[5] и отторгают рациональные аргументы противоположного характера.

Интересно, что и Олимпиада, и присоединение Крыма семантически опираются на идею нормализации России, которая, однако, в каждом из этих двух случаев понимается по-разному. Сочинская «нормализация» – это встраивание дискурса российской идентичности в глобальные рамки, административно определяемые Международным олимпийским комитетом, а содержательно – необходимостью произвести глобально конвертируемый информационно-развлекательный продукт, предназначенный для всеобщего потребления[6]. «Нормализация по-крымски» основана на другом посыле: Россия делает примерно то же, что и другие великие державы, а именно – объединяет свои исторические земли (характерная ссылка Владимира Путина на параллели между присоединением Крыма и объединением Германии) и отвоевывает свои сферы влияния.

2013–2014: украинский раскол против имперской консолидации

Политику России в отношении Крыма и, в более широком плане, всей Украины можно, таким образом, рассматривать сквозь призму «сочинской матрицы», основными блоками которой являются идеи суверенной власти, единства нации, а также «нормализации» (при всей разнице модальностей, в которых они представлены). Однако имперская модель внешней политики, ставшая результатом этой комбинации, еще слабо отрефлексирована в академических публикациях.

Любопытно, например, что в статье, вышедшей всего за несколько месяцев до потери Украиной Крыма, Татьяна Маляренко и Дэвид Гэлбрет утверждали следующее:

«Ожидания того, что Россия придет на помощь Крыму, опровергаются как данными опросов, так и снижающейся активностью внешней политики РФ в регионе, в том числе в отношении пророссийских сил… Ни крымские власти, ни Москва не заинтересованы в усилении крымского сепаратизма до масштабов сецессии»[7].

Не столь провально, но все равно проблематично смотрится и попытка Татьяны Захарченко применить по отношению к Украине постмодернистские идеи о размытой, нецелостной, гибкой, мобильной, амбивалентной, ситуационной, гибридной и флюидной идентичности, с многочисленными наложениями языковых, географических, этнических и политических факторов. Можно согласиться с автором в том, что жесткие дихотомии (западная Украина – восточная Украина, проевропейская Украина – пророссийская Украина) политически опасны, поскольку они создают соблазн представить одну идентичность как воплощающую «настоящую» Украину, а другую – маргинализировать как «не до конца аутентичную» и находящуюся под влиянием восточного соседа. Но при этом возникает практический вопрос: как в условиях фактического военного противостояния с Россией и пассивности Европейского союза можно осуществить идею о том, что «Украина принадлежит как Западу, так и Востоку»? Концептуально можно критиковать «сведение репертуара мотиваций и выборов до упрощенной схемы»[8], но, увы, это как раз именно то, что сейчас происходит с Украиной. Постмодернистская версия множественных идентичностей сталкивается с модернистским в своей основе имперским проектом России. Шмиттианская концепция мира с его бинарными оппозициями оказывается той структурной рамкой, которая диктует развитие ситуации, и вопрос о том, может ли что-то эффективно противостоять ему, остается открытым. Москва сознательно инструментализирует раздвоенную украинскую идентичность, играя на раскол страны и демонстрируя, как можно эксплуатировать те самые «полифоничные дихотомии», о которых пишет Захарченко.

Свою интерпретацию предлагает и Микола Рябчук, который описывает ситуацию в Украине (до свержения режима Виктора Януковича) как «постколониальный статус-кво», легитимируемый пророссийскими дискурсами «нормализации». Соответственно, любое оспаривание «постколониального» режима именуется национализмом со всеми негативными коннотациями[9]. С концептуальной точки зрения, здесь возникает вопрос о корректности отсылок к постколониальной терминологии, которая в устоявшемся понимании все же должна нести в себе не поддержание status quo, а его оспаривание, включая вызов гегемонистским структурам Запада. Парадоксальным образом в этом смысле не украинский, а российский дискурс больше соответствует канонам постколониальности в силу ярко выраженного вызова правилам игры, ассоциируемым с глобальным доминированием Запада. И в рамках этой российской версии постколониального дискурса Украине – и не только ей – уготована роль основного аргумента, с помощью которого Кремль пытается поменять глобальные правила игры.

2008: Косово и анархия

Генеалогия современного официального российского дискурса во многом связана с событиями 2008 года, которые и дали последующий толчок к более агрессивной политике Москвы в отношении замороженных конфликтов и непризнанных территорий. Именно в 2008 году Косово в одностороннем порядке провозгласило независимость, а Россия после военной операции против Грузии признала Абхазию и Южную Осетию, не скрывая, что симметрично отвечает на аналогичные действия многих стран Запада в отношении Косово.

2008 год стал, по сути, наиболее ярким проявлением анархичности всей системы международных отношений, то есть отсутствия в ней как консенсуса по поводу ключевых норм поведения, так и верховного арбитра. Эта анархия, которая для реалистов является основой мировой политики, хорошо иллюстрируются демонстрацией тех неустранимых противоречий, с которыми был связан косовский инцидент. С одной стороны, по Конституции Социалистической Федеративной Республики Югославии 1974 года Косово имело право на независимость, и Международный суд ООН (International Court of Justice) в 2010 году пришел к выводу о том, что провозглашение независимости не противоречило юридическим нормам. С другой же стороны, арбитражная «комиссия Бадинтера», учрежденная ЕЭС в 1991 году, посчитала, что право на отделение имеют только республики в составе Югославии, но не автономные области. Тем самым эта группа международных юристов признала вторичный характер права наций на самоопределение.

Комментируя эти противоречия, Стефан Вольф и Аннемари Пеен Родт пришли к выводу о том, что «международное сообщество», опираясь на факты массового насилия против жителей Косово со стороны Сербии, допустило обоснованность его отделения, но в то же время попыталось сделать все, чтобы представить этот случай как уникальный, а не как правовoй прецедент[10]. С моей точки зрения, такая двойственная ситуация ставит под вопрос корректность употребления термина «международное сообщество»: известная лексема Хедли Булла «анархическое общество» кажется в данном случае более уместной.

По сути ту же логику продолжает Джеймс Кер-Линдсей, который показывает несостоятельность одного из главных аргументов сторонников независимости Косово о том, что ее провозглашению предшествовало десятилетие административного управления ООН этой территорией. Формально при режиме международного управления Косово оставалось территорией Сербии, которую Белград был не способен контролировать, но предпринимал шаги для поиска компромисса (в виде предоставления Косово широкой автономии и международных полномочий, включая членство в международных организациях). «Непонятно, почему администрация ООН поддержала независимость, а не автономию», – пишет Кер-Линдсей и предупреждает: если все территории, находящиеся под временной международной администрацией, воспримут это как пример для подражания, то в дальнейшем ООН трудно будет обосновывать свои миссии для принимающих стран[11].

Из сказанного можно сделать вывод о том, что «международное сообщество» глубоко расколото по вопросу Косово, что и является одним из оснований для проецирования опыта независимости этой территории на постсоветские конфликты. Ссылки на «международное право» при этом являются скорее дежурным словесным аксессуаром, призванным скрыть реальную анархичность международных отношений, в рамках которой Россия и строит свои политические стратегии реванша на постсоветском пространстве.

1991: точка (не)возврата

Возврат к событиям 1991 года стал другой важной точкой англоязычных журнальных публикаций последних месяцев. Ключевым пунктом при обсуждении этого сюжета является вопрос о том, как выглядели исходные условия для создания новых рамок международного порядка после падения Берлинской стены и двуполярного мира и как этими условиями воспользовались крупнейшие мировые игроки.

Хорошо известные слова Путина о распаде СССР как о «крупнейшей геополитической катастрофе XX века», равно как о «не вполне законном выходе Украины из Советского Союза» опровергаются мемуарами непосредственного участника этих событий Станислава Шушкевича. На страницах журнала «Демократизация» экс-председатель Верховного совета Белоруссии пишет:

«Мы решили денонсировать договор 1922 года о создании СССР. Это было вполне легитимно. Как главы государств, Ельцин, Кравчук и я, согласно Конституциям России, Украины и Белоруссии, имели право подписывать от имени наших стран международные договоры. В 1922 году Россия, Украина, Беларусь и Закавказская Федерация создали СССР. Последняя из них была распущена без юридического преемника. Соответственно, все существующие основатели СССР приняли решение о его роспуске»[12].

В своих воспоминаниях Шушкевич опровергает и еще один широко распространенный в России миф о том, что распаду СССР активно способствовал Запад:

«Ведущие политики Запада – президент США Джордж Буш, канцлер Германии Гельмут Коль, президент Франции Франсуа Миттеран и премьер Великобритании Маргарет Тэтчер – были решительными противниками так называемого сепаратизма, то есть раздела СССР на независимые государства. Все эти лидеры полагали, что выгоднее иметь дело с одним Горбачевым, чем со многими непредсказуемыми руководителями… Запад не верил, что после распада Советского Союза удастся предотвратить войну, и поэтому препятствовал такому исходу»[13].

На этом фоне начало российско-украинских отношений в их постсоветском формате было вполне конструктивным. Обе стороны в договоре от 19 ноября 1990 года безусловно признали суверенитет друг друга и приступили к сотрудничеству в конкретных областях. Однако, как напоминает в своем эссе Лаура Блай, уже в 1992 году – задолго до провозглашения независимости Косово – вице-президент РФ Александр Руцкой заявил о наличии у России «исторических прав» на Крым. Для восстановления контекста ситуации надо иметь в виду, что на референдуме 1991 года более 87% населения этого полуострова проголосовало за сохранение СССР, а в мае 1992-го крымский парламент провозгласил независимость от Украины. Именно эти события и подтолкнули значительную часть новой российской элиты к трактовке статуса России как правопреемницы Советского Союза, которая оставляла широкое поле для последующего «собирания земель»: «даже если Россия хотела коллапса Советского Союза, она не желала краха идеи империи и потери статуса великой державы»[14].

Что касается отношений с бывшими социалистическими странами, то опять-таки, начальная точка была вполне благоприятной. Кристиан Петров предлагает генеалогию перестроечной метафоры «общего европейского дома» как одного из вариантов теории конвергенции с мощным космополитическим потенциалом, уходящим своими корнями в эпоху Просвещения. Семантический анализ концепции «европейского дома» показывает, что она базировалась на идеях прогресса, модернизации, гармонии, неидеологической общности и консенсуса. Однако ирония состояла в том, что бывшие страны-сателлиты восприняли эту концепцию в исполнении Михаила Горбачева как точку отсчета в последующем дистанцировании от Москвы. Идея превращения Восточной Европы в Центральную, поддержанная советским лидером в 1987 году, скоро превратилась в способ вынесения самой России за скобки заново конструируемой Европы. Петров, используя язык Славоя Жижека, называет идею «европейского дома» «исчезающим медиатором» (vanishing mediator), поскольку по мере продвижения в сторону европейской интеграции под эгидой ЕС она была отброшена за ненадобностью. Вместо «открытой Европы» по окончании переходного периода эта идея превратилась в Европу новых границ, инаковостей и исключений[15].

Похожей позиции придерживается и Джули Ньютон, полагая, что истоки нынешних европейских разделительных линий следует искать в событиях 1989–1990 годов:

«Вместо создания основ широкой евроатлантической архитектуры безопасности, способной институционализировать возможное включение в нее России, и помощи в осуществлении ею демократических и рыночных реформ, на что надеялся Горбачев, появилась рамка отношений, основанная на узких структурах, импортированных с Запада… Гнев Москвы по поводу расширения НАТО на восток принес много вреда – он отравил отношения России с западными странами, подорвал симпатии к демократии, усилил авторитарные тенденции внутри страны и катализировал войну с Грузией в 2008 году»[16].

При этом довольно-таки громко звучит и критика политики США. Так, Григорий Иоффе полагает, что легко читаемые геополитические интересы Америки подрывают доверие к самой идее продвижения демократии, которую и так сложно реализовать в политически расколотых обществах или в тех, где есть спрос на авторитарные модели власти[17]. Главные упреки автора в адрес Вашингтона состоят в том, что американская политика разжигает внутренние антагонизмы внутри стран-объектов (Украина) и при этом справедливо воспринимается как геополитически мотивированная («Нельзя демонизировать Лукашенко и при этом обниматься с Алиевым, Каримовым и Назарбаевым»[18]).

Таким подходам оппонирует Том Касьер, который на основе анализа официального дискурса Евросоюза приходит к выводу об отсутствии в нем систематических отсылок к России как к неевропейскому государству или как к источнику угроз для Европы. Брюссель, не воспринимая Россию в качестве «большого Другого», использовал более мягкие и гибкие формы выстраивания иерархий в «широкой Европе», основанные на инклюзивных отношениях с теми постсоветскими странами, которые демонстрируют готовность интегрироваться в нормативный порядок, поддерживаемый ЕС. В этом смысле сам отказ Москвы говорить с Брюсселем на нормативном языке и есть форма эксклюзии, добровольного самовынесения России за скобки инициируемых Евросоюзом нормативных процессов[19].

* * *

Таким образом, мы видим, что российский проект внешнеполитического реванша органично встраивается в структуры международной анархии, которая, по сути, и создала те условия, в рамках которых стал возможен «крымский сценарий» – сначала как «фигура речи», а затем как политическая линия, подкрепленная силовыми ресурсами. В этом контексте знание и понимание тех дискурсов, с помощью которых поздний СССР и постсоветская Россия описывали свои «ролевые идентичности» – от «общего европейского дома» Михаила Горбачева до «консервативного поворота» от Европы к Азии Владимира Путина, – помогает восстановить как линии преемственности, так и точки разрыва между ними. Генеалогия российского гегемонистского дискурса (который по отношению к коллективному Западу является скорее контргегемонистским) уходит своими корнями в советское прошлое, что и делает распад СССР в 1991 году важнейшей референтной точкой, насыщающей смыслами и отношение российской элиты к войне НАТО против Сербии в 1999-м, и особую чувствительность в отношении любых возможных параллелей с фашистскими практиками. Приведенные выше примеры показывают, что некоторые из аргументов Кремля вполне могут найти понимание в западных академических кругах. Это вносит дополнительную интригу в дискурсивное противостояние России и Запада, свидетелями которого мы сейчас являемся.


[1] Muller M. Introduction: Winter Olympics Sochi 2014: What is at Stake? // East European Politics. 2014. № 1.

[2] Arnold R., Foxall A. Lord of the (Five) Rings. Issues at the 2014 Sochi Winter Olympic Games // Problems of Post-Communism. 2014. Vol. 61. № 1. P. 3.

[3] Zhemukhov S., Orttung R. Munich Syndrome. Russian Security in the 2014 Sochi Olympics // Problems of Post-Communism. 2014. Vol. 61. № 1. P. 13.

[4] Petersson B. Still Embodying the Myth? Russia's Recognition as a Great Power and the Sochi Winter Games // Problems of Post-Communism. 2014. Vol. 61. № 1. Р. 30–31.

[5] Persson E., Petersson B. Political Mythmaking and the 2014 Winter Olympics in Sochi: Olympism and the Russian Great Power Myth // East European Politics. 2014. № 1.

[6] Alekseyeva A. Sochi 2014 and the Rhetoric of a New Russia: Image Construction Through Mega-Events // East European Politics. 2014. № 1.

[7] Malyarenko T., Galbreath D. Crimea: Competing Self-Determination Movements and the Politics at the Centre // Europe-Asia Studies. 2013. Vol. 65. № 5. P. 915, 919.

[8] Zaharchenko T. Polyphonic Dichotomies: Memory and Identity in Today's Ukraine // Demokratizatsiya. 2012. Vol. 21. № 2. Р. 241–269.

[9] Riabchuk M. Why We Speak Like That: Ambiguous Discourses of an Ambivalent Transformation // Demokratizatsiya. 2012. Vol. 21. № 2. Р. 271–287.

[10] Wolf S., Rodt A.P. Self-Determination After Kosovo // Europe-Asia Studies. 2013. Vol. 65. № 5. P. 807.

[11] Ker-Lindsay J. Preventing the Emergence of Self-Determination as a Norm of Secession: An Assessment of the Kosovo «Unique Case» Argument // Europe-Asia Studies. 2013. Vol. 65. № 5. P. 849.

[12] Shushkevich S. Belavezha Forest. Viskuli. December 7–8, 1991 // Demokratizatsiya. 2013. Vol. 21. № 3. Р. 317–338.

[13] Ibid.

[14] Blaj L. Ukraine's Independence and Its Geostrategic Impact in Eastern Europe // Debatte. 2013. Vol. 21. № 2–3. Р. 165–181.

[15] Petrov K. Russia in the European Home? Convergence, Cosmopolitanism and Cosmism in Late Soviet Europeanisation // Europe-Asia Studies. 2013. Vol. 65. № 2. P. 324–341.

[16] Newton J. Gorbachev, Mitterand, and the Emergence of the Post-Cold War Order in Europe // Europe-Asia Studies. 2013. Vol. 65. № 2. P. 291.

[17] Ioffe G. Geostrategic Interest and Democracy Promotion: Evidence from Post-Soviet Space // Europe-Asia Studies. 2013. Vol. 65. № 7. Р. 1256.

[18] Ibid. P. 1272.

[19] Casier T. The EU – Russia Strategic Partnership: Challenging the Normative Argument // Europe-Asia Studies. 2013. Vol. 65. № 7. P. 1387.

Читать статью | © Новое Литературное Обозрение

Andrey Makarychev
Andrey Makarychev
Website | + posts
Visiting Professor

Affiliation

Johan Skytte Institute of Political Studies, University of Tartu, Estonia

Links

University of Tartu (Bio)

Expertise

Russian Foreign and Security Policies, EU-Russian Relations, Foreign Policy Discourses, Regionalism and Federalism
  • Andrey Makarychev
    https://www.ponarseurasia.org/members/andrey-makarychev/
    Georgian-Russian Relations: the Role of Discourses and Narratives
  • Andrey Makarychev
    https://www.ponarseurasia.org/members/andrey-makarychev/
    The Minsk–Khabarovsk nexus: Ethical, performative, corporeal
  • Andrey Makarychev
    https://www.ponarseurasia.org/members/andrey-makarychev/
    Twigg: I worry about whether or not people are going to be willing to take Sputnik V in Russia
  • Andrey Makarychev
    https://www.ponarseurasia.org/members/andrey-makarychev/
    Culture as an Instrument
Related Topics
  • Крым
  • Макарычев
  • ПОНАРС
  • Россия
  • Сочи
Previous Article
  • In the News | Hовости

Политический кризис в Афганистане и его значение для России

  • July 29, 2014
  • Ekaterina Stepanova
View
Next Article
  • In the News | Hовости

Petrov: What is happening is different from what the Kremlin wanted and expected

  • July 30, 2014
  • PONARS Eurasia
View
You May Also Like
View
  • In the News | Hовости

Вся политика инвестирована в одно-единственное тело

  • Sergei Medvedev
  • August 21, 2020
View
  • In the News | Hовости

Лукашенко отказался уходить и пообещал новую Конституцию вместо выборов

  • Arkady Moshes
  • August 18, 2020
View
  • In the News | Hовости

Кроме науки, он ничем не интересовался: В Минске задержали ученого, изучающего протесты

  • PONARS Eurasia
  • August 13, 2020
View
  • In the News | Hовости

Кимберли Мартен: Действенный шаг Вашингтона против «повара Кремля»

  • Kimberly Marten
  • July 23, 2020
View
  • In the News | Hовости

Laruelle “breaks down Russian nationalism”

  • PONARS Eurasia
  • June 15, 2020
View
  • In the News | Hовости

Война или переговоры: чем закончится конфликт между Ираном и США

  • Mikhail Troitskiy
  • June 27, 2019
View
  • In the News | Hовости

Первый тайм отыгран

  • Konstantin Sonin
  • April 1, 2019
View
  • In the News | Hовости

Только просветительством это не лечится

  • Ivan Kurilla
  • February 5, 2019

Leave a Reply Cancel reply

Your email address will not be published. Required fields are marked *

PONARS Eurasia
  • About
  • Membership
  • Policy Memos
  • Recommended
  • Events
Powered by narva.io

Permissions & Citation Guidelines

Input your search keywords and press Enter.