За последнюю четверть века США и Россия не раз заявляли, что не имеют враждебных намерений в отношении друг друга. Тем не менее им не удается избежать регулярных обострений напряженности. Эта ненужная вражда может иметь своим объяснением феномен под названием «дилемма статуса», концепция которого перекликается с более широко известной «дилеммой безопасности».
Дилемма статуса
В недавней работе «Статус в мировой политике» (Status in World Politics) статус определяется как «коллективная система мнений о положении конкретного государства в мировой табели о рангах, а также о его ключевых атрибутах», в том числе о его «экономическом благосостоянии, военном потенциале, культуре и демографической ситуации». Считается, что статус складывается из двух основных элементов: престижа и авторитета. Престиж основан на символическом признании места государства в некой иерархии, а авторитет — это общепринятое мнение о моральном праве государства на применение своего влияния и силы, а также на участие в решении широкого спектра вопросов, которые могут затрагивать его интересы.
Дилемма статуса — это ситуация, в которой некий игрок стремится к повышению своего статуса, с которым остальные игроки в принципе могли бы смириться, поскольку цена вопроса для их национальной безопасности вполне приемлема. Однако вместо этого они в силу неопределенности истинных намерений претендента на повышение статуса испытывают необоснованный страх перед его якобы агрессивными планами и начинают соответствующим образом реагировать. Если вовремя не поставить диагноз дилеммы статуса, то последствия могут быть весьма тяжелыми: эскалация напряженности, гонка вооружений и даже открытый конфликт.
Именно нерешенная дилемма статуса, то есть отказ сторон признать престиж и авторитет друг друга, привела к росту соперничества между Россией и США в последние 25 лет. Притом что до сих пор остаются возможности для решения этой проблемы практически без ущерба для статусных претензий обеих сторон.
Российские притязания
Главное стремление нынешней России — получить международное признание своего статуса «супердержавы». Это стремление подразумевает, что Запад должен выразить признательность Москве за то, что она согласилась прекратить холодную войну и что Запад не должен ставить под сомнение легитимность различных аспектов российской политики. Кроме того, Москва желает разных символических мероприятий (например, двусторонние встречи на высоком уровне между российским и американским руководством), призванных подчеркнуть ее «равноправное партнерство» с Западом. Наконец, Россия с явной ревностью относится к международным союзам и организациям, где ведущую роль играют страны Запада, и стремится переманить на свою сторону потенциальных новых членов НАТО и ЕС.
Некоторые исследователи утверждают, что именно нежелание или неспособность Запада в достаточной мере признавать «престиж» России обычно вызывает у Кремля сильное раздражение и подозрения, что против него на Западе плетутся тайные интриги.
Притязания США
Соединенные Штаты, в свою очередь, стремятся к тому, чтобы Москва признала их роль «учителя демократии» и гаранта безопасности государств, не стремящихся к статусу «великих». Российские попытки поставить эту роль под сомнение лишь подстегивают взаимные раздражение и подозрения.
Очень яркое доказательство тому, что Вашингтон придает большое значение символическому признанию собственного статуса другими ведущими державами, — широкое цитирование в американских СМИ реплики Владимира Путина из выступления на Петербургском международном экономическом форуме в июне 2016 года, когда он признал США единственной сверхдержавой.
В прошлом символическое взаимное признание высокого статуса друг друга не раз позволяло России и США укрепить взаимное доверие и продуктивно сотрудничать по ключевым вопросам безопасности. Так, например, не вызывает сомнений, что публичная позитивная оценка, данная Джорджем Бушем-младшим в июне 2001 года Владимиру Путину, стала серьезным фактором в принятии последним решения помочь американцам в их кампании по свержению режима талибов в Афганистане. А мощный символизм политики «перезагрузки», объявленной Вашингтоном в марте 2009 года, внес ценный вклад в успех переговоров по сокращению ядерных вооружений, а также в российско-американское сотрудничество в ходе переговоров по иранской ядерной программе.
Как решить дилемму
Есть две сферы, где США могли бы удовлетворить претензии Москвы на повышение статуса без каких-либо существенных уступок для собственной безопасности, — это киберпространство и Арктика.
Даже просто начав официальные переговоры с Россией на тему поведения государств в киберпространстве, США таким образом признали бы наличие у нее сопоставимого с американским потенциала в данной сфере. Однако серьезным препятствием здесь является полное отсутствие взаимного доверия, усугубляющееся такими эпизодами, как публикация добытой хакерами электронной переписки руководства Демократической партии США в июле 2016 года. Пока что между США и Россией подписано лишь одно соглашение от 2013 года об общей терминологии в сфере киберпространства. Кроме того, обе страны внесли свой вклад в единогласно одобренный в 2015 году доклад Межгосударственной группы экспертов ООН об информационных и телекоммуникационных технологиях. Хотя оба этих документа важны, они явно недостаточны в качестве символов признания равноправия России и США в формировании норм поведения в киберпространстве.
И США, и Россия имеют обширные территории в Арктике, поэтому Россия может претендовать на равный с США статус в переговорах по данной тематике. До введения международных санкций Москва считала Арктику ключевым регионом, где проявится синергия между ее собственными природными ресурсами и передовыми западными технологиями. Такая синергия считалась в России одним из компонентов «большой сделки» с Западом, заключения которой Москва давно добивалась. Однако американское признание российских претензий на более высокий статус в данной сфере затрудняется тем, что Вашингтон в принципе не придает особое значение проблемам Арктики и не хочет активно участвовать в соответствующих переговорах.
Кроме того, необходимо учитывать, что российские попытки подтянуть свой статус к американскому уровню сталкиваются с целым рядом препятствий.
Во-первых, чтобы вынудить партнеров признать высокий статус России, Кремлю часто приходится идти на рискованные маневры. К примеру, Москва пошла на военное вмешательство в Сирии на стороне Башара Асада во многом для того, чтобы заставить Запад больше с собой считаться. Но как только российские партнеры — Сирия и Иран — осознали, что Россия стремится в значительной мере повысить свой статус, они начали сомневаться в приверженности Москвы задекларированным общим целям. Иран в августе 2016 года демонстративно отказал России в постоянном базировании ее военных самолетов на своей территории, хотя до этого Москва объявила, что уже получила на это согласие Тегерана. Асад, в свою очередь, втянул Россию в бомбардировки восточного Алеппо в октябре 2016 года, что вызвало резкое обострение в отношениях между Россией и Западом (и, вероятно, вызвало продление санкций ЕС на очередные полгода).
Во-вторых, западным соперникам России оказалось на удивление легко создать серьезный дискомфорт для Кремля, полностью игнорируя все его попытки обратить на себя внимание. Начало переговоров с претендентом на более высокий статус само по себе является элементом признания такого статуса. Отказ от переговоров, наоборот, подрывает статус претендента. Подобная тактика игнорирования Кремля практически ничего не стоит западным странам, однако позволяет оказывать на Москву психологическое давление, подталкивая ее к затратным, рискованным и не всегда рациональным шагам.
В-третьих, даже когда партнеры России выказывали готовность в какой-то степени удовлетворить ее статусные притязания, Москва обычно или не могла, или не желала четко обозначить масштабы своих претензий. Масштабы эти могут варьировать от чисто символических и скромных (начало двусторонних переговоров, проведение саммитов с западными партнерами) до практически неограниченных (признание за Россией права голоса по всем без исключения международным вопросам). Такая неопределенность вызывает противодействие, поскольку другие страны начинают опасаться, что Москва на самом деле стремится не к символическому статусу, а к реальному влиянию, несоразмерному с ее ресурсами и ответственностью за поведение на международной арене.
В-четвертых, один из быстрых и верных способов удовлетворить острую «жажду статуса» — это начать нарушать международные правила. Россия считает свою способность нарушать правила, которые ей не нравятся, а также вводить свои собственные важным атрибутом высокого статуса. Однако нарушение существующих правил вызывает более резкую негативную реакцию, чем попытки формирования новых. И когда Россия пошла по пути слома правил в ходе конфликта на Украине, то реакция Запада оказалась более жесткой, чем ожидалось в Кремле.
Но для Москвы «право» нарушать правила (как символ ее высокого статуса) оказалось более ценным, чем членство в G8 или уча стие в работе Совета Европы. Кремль решил, что ограничения, связанные с членством в этих двух организациях, где доминирующие позиции занимают западные страны, перевешивают престижность такого членства.
Affiliation
Expertise
